Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа

В начале августа 1579 г. суверены Наварры вернулись в Нерак и решили обосноваться там постоянно. Начался период мира и благополучия, который будет вспоминать не одна только Маргарита. Тем не менее счастливая праздность, описанная ею в «Мемуарах», началась не столь внезапно, как утверждает она. С одной стороны, как ни укреплялся мир, совершенно прочным он пока не был, и королеве то и дело приходилось что-либо предпринимать ради его сохранения. Во время Монтобанского собора она сделала все, что могла, как просил ее Генрих III, чтобы упрочить согласие и успокоить католиков, которых встревожило это большое протестантское собрание[246]. Екатерина в переписке с королем Наваррским настаивала, чтобы он передавал жене все письма, получаемые от нее, и не возражал, если его жена будет отстаивать позиции Короны. В конце августа, когда отношения между королем Наваррским и Бироном снова обострились, королева-мать призвала дочь потребовать от маршала, чтобы тот действенно соблюдал условия мирного договора[247]. Маргарите удалось этого добиться лишь очень ненадолго, но Генрих III все-таки попросил Рамбуйе, своего посланника при суверенах Наварры, «особенно поблагодарить [свою сестру] за установление мира»[248].

Начало пребывания в Нераке было омрачено не только политическими дрязгами. Всего через несколько дней после возвращения в Неракский замок Маргарита узнала о смерти Бюсси д'Амбуаза, попавшего в западню и погибшего 19 августа под ударами пятнадцати убийц, нанятых графом де Монсоро, супругом его тогдашней любовницы. Эту историю, вызвавшую много шума, Летуаль прокомментировал так: «Как часто он говаривал, страх никогда не находил себе места в его сердце. Ведь когда в его руке остался лишь обломок шпаги, он продолжил биться эфесом, а потом использовал столы, скамьи, стулья и табуретки, которыми наносил удары и ранил трех-четырех врагов, и лишь когда он уступил численности и был лишен всякого оружия и орудий защиты, его прикончили у окна, в которое он хотел прыгнуть в надежде спастись. Таков был конец капитана Бюсси, обладавшего неколебимым мужеством, скорого на руку, гордого и дерзкого, столь же доблестного, как и его шпага»[249]. Летуаль был не только безусловным почитателем главного миньона герцога Алансонского, но и усердным коллекционером: «На смерть Бюсси, — добавляет он, — было создано и распространено много надгробных сочинений и эпитафий, и я собрал несколько из них, попавшие мне в руки, каковые и привожу; первое, достойное пера г-на де Пибрака, ему и приписывали». Следует диалог, озаглавленный «Тень Бюсси», в котором беседуют два персонажа. Этот текст (как иногда считали, написанный Маргаритой) выводит на сцену жертву западни, названную Лисисом, и самую знаменитую из покоренных им женщин, получившую довольно прозрачное имя Флора. Она сетует на «суровый век» и заверяет возлюбленного, что будет нерушимо хранить память о нем:

Всегда, любимый мой Лисис, ты будешь жить в моей душе!

Заказала ли она это стихотворение канцлеру или он сам проявил инициативу, находясь тогда на положении безнадежного вздыхателя? Нам об этом ничего не известно. Однако диалог, видимо, был ей дорог, коль скоро она велела переписать его в свой «Альбом» рядом с любимыми стихами[250]. Зато ее письма, как и «Мемуары», не упоминают об этой потере. Впрочем, главным чувством, которое охватывало королеву, когда она записывала воспоминания о тех временах, было чувство счастья.

В самом деле, этот период обещал быть приятней, чем любой другой. Гражданский мир, казалось, упрочен. Мир заключили и в семье: разлад между супругами остался не более чем дурным воспоминанием. Жизнь в Нераке выглядела чередой развлечений в пленительной обстановке. «Наш двор был таким прекрасным и столь приятным, что мы совсем не завидовали двору Франции», — вспоминает Маргарита, подчеркивая, насколько при первом дворе общество было не хуже, чем при втором. Что касается женщин, там находились Екатерина де Бурбон, сестра короля Наваррского, и сама королева, при которой «состояло много придворных дам и фрейлин»; что касается мужчин, то короля окружал «прекрасный эскорт сеньоров и дворян — весьма благородных людей, галантных не менее, чем те, кого я видела при французском дворе. Но было никакого сожаления из-за того, что они являлись гугенотами». Различие в религиях уже не было проблемой: каждый направлялся, куда желает, — кто на проповедь, кто на мессу, а потом все встречались, чтобы «совершить совместную прогулку по прекраснейшему саду, в котором располагались аллеи с лавровыми деревьями и кипарисами огромной высоты, или по парку, который я велела разбить, где находились аллеи длиной в три тысячи шагов, протянувшиеся вдоль реки. Остальную часть дня мы проводили в разного рода светских развлечениях; бал обычно проходил после обеда или вечером».