Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа

Однако роман начался плохо: однажды «в Кадийаке она была уличена [д'Обинье] во фривольностях в отношениях с Шанваллоном», и этот случай наделал шуму. Д'Обинье-историк утверждает, что королева сочла его виновным в несдержанности и упрекнула за поведение, сказав, «что война сделала его варваром или по меньшей мере дикарем». И с того момента возникла незатухающая вражда между королевой и шталмейстером ее супруга. В отместку, — продолжает он, — она возложила на него миссию, рассчитанную на подрыв его авторитета. Эта история, очень запутанная, выглядит сомнительной: королева якобы потребовала от него добиться, чтобы король Антониу Португальский вступил в союз с гугенотами[293]. Но если Маргарита была сердита на него, что вполне возможно, то у нее не было никаких оснований доверять ему важную миссию: это не очень похоже на королеву с ее цельным характером, предпочитавшую скорей прогонять грубиянов, чем мстить им. Кстати, с чего бы она по своей инициативе стала искать подкрепления для гугенотов? Таких случаев в ее биографии не было.

Однако в первые месяцы 1581 г. непредсказуемыми последствиями грозил другой роман: «Во время тех семи месяцев, которые мой брат провел в Гаскони, он, к несчастью для меня, влюбился в Фоссез. А за ней, как я уже говорила, ухаживал король мой муж». У шурина и зятя решительно были одинаковые вкусы! Супруг снова заподозрил Маргариту, что она поддерживает брата, и ей пришлось приступить к энергичным действиям, чтобы положить конец этой новой идиллии. Впрочем, герцог скоро отбыл во Францию: проведя более месяца с сестрой в Бордо, он уехал в конце апреля, а вслед за ним главные приближенные короля Наваррского, тогда как Маргарита с супругом вернулась в замок семейства Альбре.

Как и после Неракской конференции, расставание обоих дворов означало конец увлекательного периода и возврат к тоске. На сей раз, однако, ситуация была еще неприятней. Во-первых, конечно, потому что «прекрасный Шанваллон» последовал за герцогом и Маргарита нашла себе другого спасителя от одиночества. Во-вторых, потому что Генрих III был зол на сестру, несомненно, подозревая, что это она организовала активную поддержку фламандского предприятия Алансона со стороны протестантских вождей[294]. Но самой тяжкой заботой на тот момент стала беременность Фоссез: ведь король Наваррский воспользовался ситуацией соперничества с герцогом, потребовал от девушки реальных доказательств, что она больше любит его, и добился своего. С тех пор он начал проявлять чуткость к ее малейшему капризу, не боясь обидеть супругу, лишь бы доставить удовольствие ей. «Скоро я поняла, что он совсем изменился», — комментирует королева. Правду сказать, эта ситуация беспокоила ее еще сильней, чем она хочет представить. До тех пор никто не знал, кто из супругов бесплоден; теперь это стало ясным. Вновь проявившаяся грубость Беарнца, несомненно, объясняется как удовольствием, какое ему доставило открытие, что у него могут быть дети, так и злостью на жену, неспособную дать ему законных наследников. А ведь королева уже два года пыталась это сделать и в ближайшие месяцы не оставила стараний, хотя в ситуации, когда муж уклонялся от супружеского долга, это очевидным образом стало трудней.

Ведь короля Наваррского интересовала только Фоссез. Когда она выразила желание поехать в Беарн, королева, опасавшаяся туда возвращаться, воспротивилась. Новые ссоры. Наконец был найден компромисс: в июне, когда влюбленные поехали в О-Шод, она направилась в Баньер-де-Бигорр. Официально она ехала туда лечиться от бесплодия или, по выражению, которое она использовала в одном письме к матери, чтобы «попытаться увеличить количество Ваших слуг»[295]. Но она пролила «столько слез, сколько капель [целебной) воды они там выпили». Свою печаль и одиночество она описывала Шанваллону в письме: «Так я оказалась загнана в эту пустыню, где завидую счастью высоких гор, вершины которых столь близки к их небу. Я живу, не развлекаясь, в постоянном созерцании своего высшего блага либо в ожидании часа блаженства. Мне не могло быть назначено более подходящего места». Гора, — отмечает она, — гудит и плачет, словно охваченная той же «отчаянной яростью», как и она сама: «Отчаяние этой несчастной, у которой не осталось ничего, кроме равнин, служит мне некоторым утешением»[296]. Однако королю Наваррскому она признается, что пытается развлечься: «Я не щажу ни скрипачей, ни актеров в этом несносном жилище, чтобы сделать его приятным. Вчера они играли трагедию "Ифигения" чрезвычайно хорошо; а завтра я велю им играть на весьма прекрасном лугу, где растут деревья, в очень подходящем месте, "Аминту"»[297]. Наконец, печаль королевы взяла верх над сопротивлением короля Наваррского, и пребывание в Баньере не затянулось — в начале июля суверены снова были в Нераке.