Маргиналы и маргиналии

Приятно думать, что у нас с Толстым это общее. Толстой в юности находился под влиянием Бенджамина Франклина и всю бухгалтерию борьбы с собой – подсчет заблуждений и грехов в правой колонке, успехов в левой колонке – взял у нашего честного Бена, хотя и срывался, и спотыкался постоянно. Но продолжал совершенствоваться до самой смерти.

Ну вот и Толстой не справлялся с этой бухгалтерией самоулучшения, так куда ж мне. Иногда утешаешь себя тем, что если не совершенствоваться ежедневно, то еще хуже деградируешь, а так хоть на одном месте стоишь.

А время тем временем идет и идет. Выясняется: мало того что ты родился на дальних берегах, но еще и в очень далекие времена. Прошлого было уже так много, что теперь в любом прогрессе и инновации узнаёшь прошлое. Оно притворяется новостью. Интернет рекламирует достоинства чайного гриба, того самого, который в детстве на всех коммунальных подоконниках в пол-литровых банках рос и пузырился. После всех жертв и усилий эмиграции ты опять оказался в стране, где разводят чайный гриб тоталитарной эпохи. И устаревшим оказывается именно твой прогресс. Пока ты шел по прямой, мир по своей тупой гегелевской спирали возвратился все к тому же отрицанию отрицания. Твое давнее, молодое отрицание устарело. Теперь его отрицают. Другие молодые опять кричат об экспроприации экспроприаторов и силе коллектива. Не пытайся вытащить свой опыт на свет божий. Не объясняй, что, сколько ни экспроприируй, украденного на всех не хватит и поровну не поделят.

Опыт доказывает… и тут кусаешь себя за язык. Нельзя защищаться опытом от будущего, попадешь в совсем уж дурную компанию. Себя же начинаешь подозревать в ретроградстве.

– Окуджаву твоего и этих твоих Битлов забудут через полгода.

Кто бы мог подумать, что именно это высказывание моих воспитателей так пригодится мне в будущем? Часто возникает порыв выразить свое просвещенное мнение об ужасающем рэпе, о безвкусной популярной музыке, о порнографическом уродстве нынешней моды и вообще всей этой некультурной какофонии, которая меня так раздражает и поэтому должна немедленно, немедленно прекратиться… – и тут я вспоминаю про Окуджаву и Битлов.

Никто не пережил старости, чтоб рассказать, как это было.

Детство описывают с достоверными подробностями. Оно запечатленное. Об отрочестве, юности и молодости пишут по свежим следам; можно много узнать из книг, все проживают эти годы по образцам, подражательно. О среднем, зрелом возрасте написана вся литература.

Достигнув определенных лет, которые даже называть неудобно, потому что числительные эти как-то карикатурно звучат, – вдруг понимаешь, что у тебя нет никакого путеводителя.

Все твое образование, все стремление как можно больше о мире узнать все равно заканчиваются невежеством, которое еще хуже изначального неведения. Обрывки новых знаний перепутываются с ошметками устаревших. И вдруг начинаешь понимать, что отныне предстоит только борьба с регрессом, а это занятие сугубо интимное и довольно комичное.

У кого есть, тому дастся, а у кого нет, у того отнимется. Но и у того, кому далось, отнимется со временем.

Смотришь на ровесников, но все бредущие на несколько шагов впереди тебя пропадают в тумане терра инкогнита, и о дальнейшей их судьбе ничего не известно. А те, кто бредет рядом, бредят о прошлом, и эти разговоры – как колокольчик прокаженного: держитесь от нас подальше!

Многие из нас не привыкли к усилиям, а старость есть сплошное усилие. Другие боятся что-либо менять и убивают себя косностью. От боязни оступиться остаются на том месте, которое уже затопляется, или горит, или, чаще всего, просто удушает. Осторожная, тупиковая жизнь.

Вначале, когда только еще попадаешь на эту территорию – назовем ее полуостровом, землей отдельной, окруженной океаном неизвестности, но не полностью отделенной, – когда забредаешь сюда, то собираешься вернуться; и только постепенно осознаешь, что пути назад нет. Что это не усталость, не простуда, не сонливость из-за тусклой дождливой погоды, это не потому, что не выспался, это не временное разочарование.

Изменения происходят совсем не те, о которых читал. Авторы-то писали со стороны, снаружи, по контрасту с собственной своей полноценностью. А это изменения скрытые, совершенно неожиданные. Сближающие тебя с животным миром. Они малознакомы медицинской профессии, которая хочет лечить интересные, модные и доходные болезни, а не унизительные немощи.

Вроде как переходной возраст. Все неловко, непонятно. Как вести себя? Не смеются ли над тобой? Не сморозил ли ты глупость? Что делать с плохо управляемыми руками и ногами? Что делать с плохо управляемыми обидами и злостью? Переходный возраст, как когда-то.

Тогда ты считался еще не полностью ответственным за свои поступки, теперь ты уже не считаешься самодостаточным, способным на самостоятельные решения. Покупая билет на самолет, видишь две графы. В одной взрослые, в другой – дети и престарелые.