Марго

Близкое соседство во все времена являлось источником больших бед. Нет ничего опаснее хорошенькой соседки. Впрочем, пусть даже она будет дурна собой, все равно нельзя ручаться за исход дела — столько раз придется ее видеть, что рано или поздно она поневоле покажется вам красивой. У Гастона было маленькое круглое зеркальце, прибитое у окна по обычаю холостяков. Перед этим зеркальцем он брился, причесывался и повязывал галстук. Марго заметила, что у него прекрасные белокурые волосы, вьющиеся от природы. И вот она без промедления купила себе флакон душистой помады и позаботилась о том, чтобы две пряди черных волос, выбивавшиеся у нее из-под чепчика, всегда были гладки и блестели. Далее она заметила, что у Гастона красивые галстуки и что он часто их меняет, — она тут же накупила себе целую дюжину шейных платков, лучше которых не было во всем Маре. У Гастона, кроме того, была та самая привычка, которая возбудила такое негодование женевского философа[2] и даже поссорила его с Гриммом, его другом: он ухаживал за своими ногтями «с помощью инструмента, нарочно сделанного для этой цели», как говорил Руссо. Марго была не столь великим философом, каким был Руссо, поэтому вместо того, чтобы прийти в негодование, она купила себе щеточку для ногтей, и, желая спрятать руки, которые, как я уже говорил, были у нее несколько красноваты, стала носить черные митенки, открывавшие только кончики ее пальцев. У Гастона было много и других прекрасных вещей, с которыми Марго уже нечего было бы делать, как, например, красные штаны и небесно — голубая куртка, отороченная черным галуном. У Марго был, правда, ярко — красный байковый халатик, но чем ей было ответить на голубую куртку? Она притворилась, что у нее болит ушко, и сделала себе маленькую шапочку из голубого бархата, которую стала надевать по утрам. Увидав, что над изголовьем молодого человека висит портрет Наполеона, она стала искать для себя портрет Жозефины[3]. И, наконец, однажды, во время завтрака, когда Гастон сказал, что очень любит яичницу, Марго поборола свою застенчивость и проявила невероятную доблесть, объявив, что никто в мире не может приготовить яичницу лучше нее, что дома она всегда стряпала ее сама и что она умоляет крестную попробовать яичницу ее приготовления.

Так пыталась бедняжка проявить свою робкую любовь, но Гастон не замечал ее. Да и мог ли этот молодой человек, развязный, самоуверенный, привыкший к шумным развлечениям и к гарнизонной жизни, заметить ее ребяческие уловки? Страсбургские гризетки ведут себя несколько иначе, когда им придет в голову какая-нибудь любовная фантазия. Гастон обедал с матерью, потом уходил на весь вечер, и так как Марго ни за что не могла уснуть до его возвращения, то она ждала его, сидя за занавеской. Видя в ее окошке свет, молодой человек думал иногда, проходя по двору: «Почему эта девочка еще не спит?» Иногда бывало и так, что, занимаясь своим туалетом, он бросал на Марго рассеянный взгляд, который, однако, волновал ее до глубины души. Но она сейчас же отворачивалась и, кажется, скорее бы умерла, нежели осмелилась выдержать этот взгляд. Необходимо, впрочем, заметить, что в гостиной она была совсем другой. Сидя рядом с крестной, она старалась казаться серьезной, сдержанной и с благопристойным видом слушала болтовню г — жи Дорадур. Когда к ней обращался Гастон, она напрягала все силы, чтобы ответить как можно лучше, и — странная вещь! — отвечала ему почти без всякого смущения. Пусть объяснит, кто может, что творится в пятнадцатилетней головке! Любовь Марго была как бы замкнута в четырех стенах ее комнаты; она находила ее, как только входила туда, — и оставляла там, когда уходила, но ключ она забирала с собой, чтобы никто в ее отсутствие не мог осквернить это маленькое святилище.

Надо полагать, что общество г — жи Дорадур невольно делало Марго осмотрительной и заставляло ее задуматься, беспрестанно напоминая о расстоянии, отделявшем ее от Гастона. Другая на месте Марго, быть может, впала бы в отчаяние или, напротив, исцелилась бы, видя всю опасность своего чувства. Но Марго ни разу не спросила себя — даже и в глубочайших тайниках своего сердца, — что может ей дать ее любовь. В самом деле, существует ли что-нибудь бессмысленнее того вопроса, какой обычно задают влюбленным: «К чему это может привести вас?» — «Ах, добрые люди, это приведет меня к тому, чтобы любить, понимаете — любить!»