Марго

— О, нет, для коммуняк я никогда не пела, колбасу с ними не ела, эта пела, та пела и гэбисткой была, достаточно посмотреть, которая из них тогда во дворце жила, а я жила скромно и едва концы с концами сводила. Но с коммуняками — ничего общего! Оно конечно, под большой капитал ложилась, для поляков из Чикаго «Не жаль ли, горец, тебе?» и песни о Папе Римском и «Красный пояс» пела. Цветы, бриллианты от могильщиков получала. Другие от конвертов и от бриллиантов отказывались, а я — чмок-чмок! — брала, спасибо, очень пригодится. А через двадцать лет, когда уже всем захотелось брать, начали завидовать мне, что я все эти двадцать лет брала, брала, потому что знала принцип шоу-бизнеса: то, что сегодня кажется непристойным, завтра будет востребовано и весь вопрос в том, кто опередит других, а то потом тесно сделается.

— Я тоже обязательно стану певцом, таким певцом, что, случись мне ненароком вниз, в зрительный зал, со сцены упасть, разорвут меня на мелкие кусочки — такая смерть по мне.

И мы катаемся по траве, только бы не под шланг с фонтаном. Вау! Холодно! А эякуляция все ближе, ближе, и тут как рванет динамит: це-е-лы-ый зал нам подпевает![94]

Глава девятая: самый большой успех в Ополе

Сразу после кучумбы она поднимается с газона, собирает силикон с живота, обратно отгоняет его в грудь, приводит в порядок подрезанные уши и шебуршит бумажками в ящике стола в поисках гарантии на шею. О, видишь, написано, что меня можно кусать за шею и материал выдержит, а посмотри, что стало. Дорогой, подай мне крем «La Prairre» со столика. Я и тебя помажу немножко. Давай, мальчик! Кофе тебе не предлагаю, потому что кофе это смерть, а вот экстракт из имбиря с медом и лимоном женщина сейчас принесет.

Ну и тогда я излагаю ей мое дело, что я ищу молодую (подчеркиваю: молодую) звезду, какую-нибудь Доду или другую с модельной внешностью, на которой можно было бы жениться и чтобы медийность каждого преумножалась медийностью партнера, чтобы вместе на тусовках обозначаться сделанной в фотошопе улыбкой, чтобы постоянно сходиться и расходиться, ссориться и ездить в жаркие страны, потому что только это гарантирует постоянную прописку на первых страницах желтой пессы. Ну и попал в яблочко, потому что Стареющая и Только в Свое Время Известная Звезда коварно мимо ушей пропустила слово «молодая» и себя мне предлагает.

Ах, как я неосмотрительно раскрылся перед ней, очень неосмотрительно… Я ж ее еще в ремеслухе слушал. Что Лысый подумает, что на остановке скажут? Что я с остановкой трахаюсь? Докатился! Но вместо того, чтобы отказать и сказать «нет, нет, пани, вы уже pass'e, а я товар, пользующийся спросом, и вы рядом со мной пиарить себя не будете, потому что вам о хорошеньком местечке на Повонзках[95] самое время задуматься», я согласился. Вот геморрой…

Вот так Стареющая Звезда стала ходить на тусовки, повиснув на моей руке, давала репортерам светской хроники делать фотографии, до сих пор храню вырезки: она — натужно ощерившись, что у нее аж туго натянутая на лицо кожа выгибается, а я в лучах славы, еще молодой, стройный и красивый. И так — из постели в постель, из Констанчина в Подкову, из Подковы в Милянувек, из Милянувека в Вилянув — я стал звездой — жиголо под специальным патронатом стареющих Очень Важных Варшавских Графинь, которые теперь не очень многое могли, как в шоу-бизнесе, так и в постели, но висли на мне и попадали на какие-то тусовки по случаю выпуска красок «Декораль», организованных Евой Минге, какого-то там летия Дермики и показа моды Аркадиуса. Входили, чмокали, что у тебя? А то: я лечу в Нью-Йорк. Я из Израиля вернулся. Фильм снимаю. Каждый уверял, что у него что-то, потому что хуже всего, если ничего. Что у тебя? Ничего. Это был бы конец. Кто стоит на месте, тот отстает!

А в свободное от хождения время я записывал диск, который должен был побить всех и всё, гигантский бюджет на рекламу, окончательное уничтожение Доды, «Их Трое», выйдет в топы на Козачке, Пудельке и Плотке[96], все это в плотно закрытой банке еще бурлило.