Мари. Дитя Бури. Обреченный

Прибежали возбужденные буры. Мари опередила всех, стройная, как ласточка, крепкие бурские женщины не могли за ней угнаться. Нас обступили со всех сторон и принялись бурно восхищаться. Я не вслушивался в похвалы, однако разобрал слова Перейры, который будто затеял с Мари игру в гляделки.

– Да, разумеется, было очень красиво, но знаете, дядюшка Ретиф, победа-то за мной! Я подстрелил шестерых гусей, а он – пятерых.

– Ханс, – позвал я, – собери моих гусей.

Готтентот принес птиц, в тушках которых виднелись аккуратные отверстия, и положил их рядом с добычей Перейры.

– А теперь, хеер Ретиф, – продолжил я, – осмотрите этих птиц и обратите внимание на ту, которую хеер Перейра сбил второй, когда попал в двух гусей одной пулей. Думаю, не составит труда установить, что она раскололась.

Ретиф внимательно осмотрел птичьи тушки поочередно. Потом с проклятьем кинул наземь последнюю и громко воскликнул:

– Минхеер Перейра, как вы посмели покрыть нас позором перед этими двумя англичанами? Вы использовали луперы, пули, надрезанные по четвертям и соединенные ниткой! Глядите все!

Он указал на раны. В одном случае на тушке обнаружилось сразу три отверстия.

– И что? – холодно справился Перейра. – В условиях оговаривалось, что стрелять будем пулями, но никто не запрещал использовать разрывные. Вы проверьте птиц хеера Аллана, у него наверняка то же самое.

– Нет, – возразил я. – Когда я предлагал стрелять пулями, то имел в виду цельные пули, а не те, что надрезаны и собраны заново, из-за чего, вылетая из дула, они рассыпаются картечью. Но довольно, я не желаю это обсуждать. Пусть решает хеер Питер Ретиф, раз он согласился быть судьей.

Буры горячо заспорили между собой, а Мари, стоявшая рядом, прошептала мне на ухо, чтобы никто не услышал:

– Я так рада, Аллан! Что бы они ни решили, ты победил, и это добрый знак!

– Уж не знаю, какой там знак, милая, – ответил я. – Разве что древних римлян некогда спасли гуси. По-моему, наши дела плохи, нас явно хотят надуть…

В этот миг Ретиф вскинул руку и произнес:

– Тихо! Я принял решение. В условиях поединка не было сказано, что пули не должны быть разрывными, поэтому все птицы Эрнана Перейры засчитываются. Зато оговаривалось, что птица, убитая случайно, в счет не идет, и потому из птиц Перейры одну надо вычесть. Значит, очков поровну. Либо оставим все как есть, либо, раз гуси уже пролетели, перенесем поединок на другой день.

– Э-э-э… позвольте кое-что предложить? – Перейра явно ощутил, что собравшиеся настроены против него. – Пусть англичанин забирает деньги. Ему они очевидно нужны, ведь, насколько мне известно, миссионеры – люди небогатые.

– Тут не о чем спорить, – ответил я. – Богатые мы или бедные, я и за тысячу фунтов не стану снова состязаться с человеком, не гнушающимся грязных фокусов. Деньги ваши, минхеер Перейра, а кобыла – моя. Судья сказал, что поединок завершен, на том и сойдемся.

– Верно, – буркнул кто-то из буров.

– Минхеер Перейра, – снова заговорил Ретиф, – все мы знаем, что вы отличный стрелок, но я полагаю, что, ведись игра по-честному, вы бы проиграли. Так или иначе вы сохранили свою сотню фунтов. Однако, минхеер Перейра, – и его голос загремел раскатом грома, – вы выставили себя обманщиком! Вы опозорили нас, буров, и, что касается меня, я никогда впредь не пожму вашу руку!

Едва прозвучали эти слова – признаться, я даже испугался, ибо Ретиф в гневе совершенно не выбирал выражений, – смуглое лицо Перейры сделалось белым как бумага.

– Mein Gott[26], минхеер! – воскликнул он. – Я заставлю вас заплатить за это оскорбление!

Его рука скользнула к ножу на поясе.

– Что?! – вскричал Ретиф. – Хочешь устроить еще один поединок? Давай, я готов! С цельными пулями или с разрывными – все равно! Никто не упрекнет Питера Ретифа в трусости, а уж менее всего тот, кто не постеснялся украсть победу у соперника, как гиена крадет кость у льва. Давай, Эрнан Перейра, выходи!

Не могу даже предположить, что случилось бы в итоге. Впрочем, ничуть не сомневаюсь, что у Перейры не хватило бы мужества на дуэль с прославленным Ретифом, с человеком, чья храбрость вошла у колонистов в поговорку, наряду с его несгибаемым характером. Но хеер Марэ, который прислушивался к перепалке с нарастающей тревогой, понял, что события принимают дурной оборот, и поспешил вмешаться:

– Минхеер Ретиф! Племянник Эрнан! Вы оба мои гости, и я запрещаю вам ссориться из-за подобной ерунды. Я более чем уверен, что Эрнан не намеревался мошенничать. Он просто делал то, что было разрешено. Эрнану ни к чему уловки, ведь он один из лучших стрелков колонии, пускай юный Аллан Квотермейн, возможно, его и превосходит! Прошу вас, друг Ретиф! Только не сейчас! Вы же лучше всех знаете, что теперь мы должны быть как братья!

– Ни за что! – прогремел Ретиф. – Я не стану лгать ради вас или кого бы то ни было!

Его рука скользнула к ножу на поясе.