Мари. Дитя Бури. Обреченный

Что ж, оправились они довольно скоро, ибо все эти люди, переболевшие лихорадкой, сделались для нее неуязвимыми. Не передать словами ту радость, что охватывала меня, когда я смотрел, как Мари оживает на глазах. А ведь недавно она была на пороге смерти! Но теперь здоровье и красота постепенно возвращались к ней. В конце концов, если уж говорить прямо, мы не очень-то далеко ушли от первобытного человечества, у которого первейшей обязанностью мужчины считалось накормить женщин и детей; полагаю, этот инстинкт в нас по-прежнему жив. Лично я, не стану скрывать, ощущал подлинное удовольствие и удовлетворение, глядя, как та, кого я любил, – бедная изголодавшаяся женщина, – поглощает всю еду, какую я способен ей дать, ведь до того она на протяжении недель питалась лишь травами и насекомыми.

Первые несколько дней после встречи мы почти не разговаривали, разве что обсуждали насущные потребности, которые занимали все наши мысли. Когда же хеер Марэ и его дочь достаточно окрепли, долго откладывавшийся разговор состоялся. Фермер начал его с вопроса, как я их отыскал.

Я объяснил, что получил письмо Мари. Похоже, это изумило Марэ, ибо он строго-настрого запретил дочери писать мне.

– Хвала Небесам, что вас не послушались, минхеер, – сказал я.

Он промолчал.

Затем я поведал, как это письмо попало в миссию на территории Капской колонии благодаря шмузу, и рассказал о своей отчаянной скачке в Порт-Элизабет, где мне посчастливилось перехватить бриг «Семь звезд» перед самым отплытием. Также я перечислил те удачные стечения обстоятельств, что позволили купить фургоны и отыскать проводника до лагеря, куда мы попали, повторю, весьма своевременно.

– Вот подвиг, достойный долгой памяти, – проговорил Анри Марэ, раскуривая трубку – в доставленных припасах был и табак. – Но скажите, Аллан, неужто вы совершили все это ради меня, хотя я обошелся с вами столь грубо?

– Я сделал это, – ответил я, – ради той, кто всегда была добра ко мне. – И кивком указал на Мари, возившуюся неподалеку с кухонной утварью.

– Я так и подумал, Аллан. Но вы же знаете, она помолвлена с другим.

– Она помолвлена со мной, минхеер, – возразил я решительно. – А кстати, где этот другой? Если он выжил, почему его тут нет?

– Он… – Голос Марэ дрогнул, слова будто давались фермеру с трудом. – Эрнан Перейра покинул нас примерно за две недели до вашего появления. У нас оставалась единственная лошадь, принадлежавшая ему, и вместе с двумя слугами-готтентотами он уехал обратно по нашей колее. Сказал, что найдет и пришлет помощь. С тех пор мы ничего о нем не слышали.

– Понятно. А как он собирался добывать себе пищу?

– У него было ружье. Вообще-то, у всех троих были ружья. И около сотни зарядов, уцелевших после пожара.

– С сотней зарядов пороха, если тратить их разумно, ваш лагерь можно было кормить месяц, если не два, – сказал я задумчиво. – А он все забрал и уехал за помощью?

– Так и есть, Аллан. Мы умоляли его остаться, но он отказался, а заряды… ну, это же была его собственность. Он действовал из лучших побуждений, как мне кажется, несмотря на то что Мари не желала иметь с ним дела… – Голос хеера Марэ снова задрожал.

– Что ж, – проговорил я. – Значит, это я привел к вам подмогу, а никак не Перейра. Между прочим, минхеер, я привез вам деньги – те, что мой отец получил за вас, и еще пятьсот фунтов моих личных сбережений, вернее, то, что от них осталось, – золотом и товаром. И Мари, смею напомнить, никогда меня не отвергала. Позвольте же спросить, кто из нас больше ей подходит?

– Судя по всему, это должны быть вы, – ответил Марэ с запинкой. – Вы показали себя верным другом, и если бы не ваша помощь, моя дочь сейчас лежала бы вон там. – Он ткнул пальцем в ряд холмиков, под которыми покоились умершие участники экспедиции. – Да, это должны быть вы – человек, дважды спасший жизнь ей и однажды избавивший меня от страшной участи. – Наверное, он заметил на моем лице радость, которую я и не думал скрывать, потому что поспешил добавить: – И все же, Аллан, много лет назад я поклялся на Библии и дал слово Господу, что никогда по своей воле не выдам дочь за англичанина, пусть этот англичанин будет наилучшим человеком на свете. А перед тем как мы покинули колонию, я также поклялся, в присутствии Мари и Эрнана Перейры, что никогда не выдам дочь за вас. Разве я могу нарушить эти клятвы? Если я так поступлю, Господь покарает меня за мою слабость.

– По правде сказать, со стороны кажется, будто Всевышний уже карает вас – за эти необдуманные клятвы, – сказал я, в свою очередь косясь на могилы.

– Может быть, Аллан, может быть, – отозвался Марэ. В его голосе не было гнева: пережитые испытания вернули фермеру здравомыслие, хотя бы на короткий срок. – Но пути Всевышнего неисповедимы, верно?

Зато мой гнев наконец вырвался на волю, и, поднявшись, я отчеканил: