Мари

Второе наступление Кваби начал около восьми часов. Даже дикари любят жизнь и ощущают боль от ран, а вождь тем более не составляет исключения. Первый налет преподал им горький урок в виде искалеченных людей, которые валялись на горячем солнце, не говоря уже о тех, кто никогда не пошевелится. Учитывая, что вокруг дома не было растительности и все хорошо просматривалось, ясно, что штурм не обойдется без дальнейших тяжелых потерь. Цивилизованные люди использовали бы траншеи, но Кваби об этом не имел понятия. Да и шанцевых инструментов у них не было.

И получилось так, что они ударили вторично, используя малоэффективную, на первый взгляд, защиту. Крааль для скота был построен из грубых, не скрепленных известью камней. Эти камни они взяли, — каждый воин по два или три, — и, швыряя их вперед, сваливали в примитивные защитные сооружения примерно фута в два вышиной. За этими брустверами немедленно накапливались воины, буквально лежа друг на друге. Конечно, те дикари, которые несли первые камни, попадали под наш обстрел, в результате чего многие из них пали, но за ними следовали другие.

И, поскольку они возводили укрепления в дюжине различных точек, а у нас было всего семь ружей, и прежде, чем мы успевали их перезарядить, отдельные редуты поднялись так высоко, что наши залпы уже не могли поражать тех, кто лежал за ними. К тому же наши запасы пороха были ограничены, а постоянная стрельба истощила их так сильно, что в конце концов осталось только приблизительно по шесть зарядов на человека. Наконец я вынужден был прекратить огонь, чтобы мы смогли сберечь силы для решительного наступления, которое могло начаться с минуты на минуту.

Обнаружив, что их больше не беспокоят наши пули, кафры начали наступать более активно, направляя острие атаки на южный край дома, где было только одно окно. Поначалу я удивился, почему они выбрали именно этот край, пока Мари не напомнила, что эта часть дома крыта камышом, в то время как остальная — шиферными плитами. Их целью было поджечь крышу…

И как только их последнее укрепление оказалось достаточно близко (а это случилось в половине одиннадцатого), воины начали бросать в крышу ассегаи, к которым были прикреплены пучки горящей травы. Многие из них пролетали мимо, но в конце концов, как мы заключили по радостным крикам, один из ассегаев попал по назначению… В течение десяти минут эта часть дома была охвачена пламенем… Теперь наше положение стало безнадежным. Мы отступили через центральный коридор, опасаясь, чтобы горящие стропила не упали на наших туземцев, дрожавших от страха.

Но люди Кваби, более храбрые, вскарабкались через южное окно и напали на нас в дверях большой гостиной. Здесь и началось заключительное сражение. Когда дикари стремительно бросились на нас, мы открыли такой ружейный огонь, что они начали валиться сплошными грудами тел. Буквально от последних наших зарядов они отступили и тут же крыша рухнула на них. О, что это была за ужасная сцена! Густые клубы дыма, вопли придавленных и горящих людей, шум, суматоха, агония! Центральная дверь вылетела от бешеной фланговой атаки.

Леблан и один из находившихся рядом с ним рабов были схвачены клешнеобразными черными руками и вытащены из дома. Что произошло с французом, я не знаю, потому что туземцы оттащили его в сторону, но боюсь, что конец его должен быть ужасным, если его захватили живьем. Я видел, что слугу они пронзили ассегаем, так что он хоть без мучений сразу умер. Я выстрелил последним зарядом, убив верзилу, размахивавшего боевым топором, затем двинул прикладом ружья в лицо следовавшего за убитым, свалив его на пол, после чего, схватив Мари за руку, потянул ее назад в северную комнату, где я привык спать и, захлопнув за нами дверь, запер ее на засов.

— Аллан, — задыхаясь, сказала Мари, — Аллан, дорогой, все кончено. Я не должна живой попасть в лапы этих дикарей. Убей меня!

— Хорошо, — ответил я, — я убью тебя. У меня есть пистолет. Одна пуля для тебя и одна для меня.

— Нет, нет! Ведь, может быть, ты после всего сможешь убежать… Я же женщина и не смею рисковать… Давай сейчас, я готова, — и она опустилась на колени, раскинув руки в стороны, чтобы принять объятия смерти, и смотрела на меня вверх своими милыми, полными страдания глазами…

— Нельзя убить того, кого любишь, а самому остаться жить, — ответил я хрипло. — Мы получим это вместе, — и я взвел оба курка пистолета.

Готтентот Ханс, проскочивший вместе с нами, увидел это и все понял.

— Это правильно, это самое лучшее! — сказал он и, отвернувшись, закрыл глаза рукой, чтобы не видеть нашей смерти.

— Подожди немного, Аллан, — воскликнула Мари, — нам еще хватит времени, когда упадет дверь. Возможно, Бог еще может нам помочь!

— Он может помочь, — ответил я с колебанием в голосе, — но я не могу рассчитывать на это. Уже ничто нас теперь не сможет спасти, если другие не придут освободить нас, но на это надеяться нечего.

Тут меня буквально пронзила мысль и я добавил с невеселым смехом:

— Я думаю, где мы окажемся через две-три минуты…