Мари

Ханс, между прочим, также находился здесь, являя собой ужасное и в то же время смехотворное зрелище, потому что тот кафр упал прямо на него. Ханс сидел на земле, смотря вверх, и едва переводил дыхание своим рыбьим ртом. Каждый вздох его, припоминаю, формировался в слово «Аллемахте!», то есть «Всемогущий» — любимое голландское выражение.

Мари первая осознала, что я возвратился к жизни. Освободившись от руки молодого человека, она стремительно бросилась ко мне и упала на колени рядом, бормоча какие-то слова, которые я не смог разобрать, ибо они как бы заглушались в ее горле. Затем Ханс разобрался в ситуации и, изогнув свое неприглядное тело в мою сторону, поднял мою руку и поцеловал ее. Тогда заговорил мой отец:

— Слава Богу, он жив! Аллан, сын мой, как я горжусь тобой! Ты выполнил свой долг, как и надлежит англичанину…

— Я просто спасал свою собственную шкуру… Спасибо тебе, отец, — пробормотал я.

— А почему это англичанин должен делать больше, чем люди другого сорта, минхеер проповедник? — спросил высокий незнакомец по-голландски, хотя он, очевидно, понимал наш, английский язык.

— Это такая тема для разговора, которую теперь я не буду обсуждать, сэр, — ответил мой отец, весь как-то подтянувшись. — Но, если то, что я слышал, правда, в этом доме был француз, который не выполнил свой долг и, если вы принадлежите к той же самой нации, я приношу вам свои извинения.

— Благодарю вас, сэр, если это и произошло, то лишь наполовину… Остальная моя часть португальская, а не английская, слава Богу…

— Бога благодарят за многое, подчас за дела, которые должны только удивлять его, — ответил отец учтивым голосом.

В тот момент этот довольно неприятный разговор, который меня слегка рассердил, прервался, так как пришел хеер Марэ.

Как следовало ожидать от такого легко возбудимого человека, он был в ужасно взвинченном состоянии. Благодарность за спасение своего единственного любимого ребенка, гнев на кафров, которые пытались убить его, и крайнее отчаяние из-за утраты большей части своей собственности — все эти конфликтные эмоции одновременно бурлили в его груди, подобно реакции взаимодействующих элементов в тигле… Возникшие в результате этого пары были разноцветными и угнетающими. Марэ бросился ко мне, благословляя и благодаря меня (он уже узнал кое-что из истории нашей обороны), называя меня юным героем и так далее, выражая надежду, что Бог наградит меня…

Здесь я вынужден оговорить, что сам он, бедняга, никогда меня не наградил. Затем он начал неистовствовать по адресу Леблана, который навлек это ужасное бедствие на его дом, говоря, что это было возмездие ему, Марэ, за укрывательство атеиста и пьяницы в течение многих лет только потому, что он являлся французом и интеллигентным человеком…

Кто-то, кажется, мой отец, который, несмотря на все его предубеждения, обладал высоким чувством справедливости, напомнил ему, что бедный француз искупил, или, быть может, сейчас искупает вину за все преступления, которые он только мог совершить. Это повернуло поток его ругательств на кафров Кваби, которые сожгли часть его дома и украли почти все стадо, сделав его за какой-нибудь час из богатого бедным. Он кричал об отмщении «черным дьяволам» и призывал всех помочь ему вернуть его скот и истребить воров.

Большинство из присутствующих, — их было около тридцати человек, не считая кафров и готтентотов, — отвечали, что они готовы напасть на Кваби. Будучи обитателями этого района, они понимали, что сегодняшний случай может стать их завтрашней действительностью. Поэтому они стали готовиться к немедленному отъезду.

Тогда вмешался мой отец.

— Господа, — сказал он, — мне кажется, что перед тем, как искать отмщения, которое, как говорит нам Писание, находится в руках самого Всевышнего, было бы хорошо, особенно хееру Марэ, обратиться с благодарностью к тому, кто спас кое-кого… Я имею в виду его дочь, которая сейчас могла бы быть мертвой, или еще хуже…

Тут он добавил, что богатства приходят или уходят согласно воле судьбы, но дорогая человеческая жизнь, потеряй ее, уже не вернется. И он повторил то, что узнал от готтентота Ханса, что я, его сын, чуть не размозжил череп Мари Марэ и свой собственный, когда звук выстрелов пришедших на помощь остановил мою руку. И еще он сказал, чтобы Ханс и Мари сами рассказали собравшимся всю историю, ибо я был еще чересчур слаб, чтобы сделать это…

Тогда поднялся маленький готтентот, задыхающийся, весь окровавленный. В простом, драматическом стиле, характерном для его расы, он рассказал все, что случилось после его встречи в вельде с той женщиной, и на протяжении двенадцати часов до прибытия спасательного отряда. Никогда я не видел, чтобы за рассказом следили с таким глубоким интересом и когда, наконец, Ханс указал на меня, лежавшего на полу, и сказал: «Вот это он; кто сделал такие дела, каких не смог бы сделать ни один человек, он всего лишь мальчик!» — то даже со стороны флегматичных голландцев раздались дружные одобрительные возгласы.