Марианская впадина

– То есть: кладбище пустое? – прыснула я. – Люди приходили на похороны, и все – могильщики, посетители, священник – знали, что ночью гроб будут выкапывать?

– Именно так, – Гельмут хохотал, хлопая себя по ноге.

– Гельмут, бредовее этого я ничего не слышала.

Мы смеялись оба, смеялись до слез. На губах у Гельмута опять появился синий оттенок, и он вставил в нос свои кислородные трубки.

– Ну вот, наконец-то хорошие слезы. Гораздо лучше, чем наши прежние завывания, вы не находите? – все еще ухмыляясь, заметил он.

– Да уж. Еще как! – мне тоже надо было перевести дух.

В дверь позвонили.

– Это, наверное, Ульрих, – сказал Гельмут.

– Ульрих?

– Да. Это здешний адвокат. И нотариус. И еще молочник. Но может и ключи изготовить.

– Он… кто?

– Как думаете, сколько дел здесь может быть у адвоката? Десять в год? В основном, завещания. На что-то ведь ему надо жить, поэтому он взял на себя молочную ферму отца, когда тот умер.

Гельмут, хромая, зашагал к двери, я пошла вслед за ним.

– Приветствую, Ульрих! – мужчина уже стоял в коридоре.

Здесь крали своих покойников, и о закрытых дверях здесь, видимо, тоже не особо задумывались. Другой мир, действительно.

– Старина Гельмут, думал ли я, что еще раз увидимся… – в его выговоре слышался сильный акцент местного диалекта. Кажется, он был искренне рад Гельмуту. Мужчины обменялись рукопожатием, восторженно хлопая друг друга по плечам.

– Давай, заходи! Заходи, присаживайся с нами на террасе!

Я пыталась успокоить Джуди, которая после своих недолгих аналитических размышлений все же пришла к выводу: посетитель подлежит смерти, к сожалению. Она истошно лаяла, рычала, стараясь сорваться с поводка в моих руках.

– О, какой хороший песик! – повернулся Ульрих к Джуди. – Молодец! Дом защищаешь, да? Молоде-е-ец!

То, что незнакомец еще и заговорил с ней, превратило ярость Джуди в бешенство. Я быстро привязала поводок к ножке массивного крестьянского шкафа в гостиной: он точно выдержит ее приступ ярости.

Гельмут и Ульрих вышли на террасу. Я принесла воды, и некоторое время мы сидели вместе на террасе, завороженные видом гор.

– Каковы, а? – видимо, имея в виду горные вершины, сказал Ульрих.

– Да, – вторил ему Гельмут.

– Надо же.

– Да, надо же такое.

Молчание.

– Где ты пропадал все эти годы? – начал Ульрих снова.

– То тут, то там. Ты ведь знаешь.

– А Хельга?

– Она… она умерла.

– Господи, Гельмут, мне так жаль, – он похлопал друга по плечу.

Ульрих был лет на десять моложе Гельмута. Похоже, они знали друг друга еще детьми.

– Ты… ты ее…

– Она со мной. Да.

– Отлично! – теперь Ульрих понизил голос. – И что ты намереваешься делать? Я имею в виду…

– Она знает, – кивнул Гельмут в мою сторону. – Говори спокойно, все в порядке. Я хочу часть Хельги развеять, а остатки пепла положить к Кристофу и другим: к родителям и Регине.

Разумеется, родителей они тоже выкапывали.

– Звучит разумно. Значит, ее кремировали.

– Да. Я подумал, так проще перевозить.

– Хорошо, что привез. Так, почему я здесь…

– Паула, – Гельмут был прямолинеен, – сходите-ка кружок-другой с Джуди, прогуляйтесь. У нас тут личный разговор.

– Ладно, – я немного обиделась, что меня выдворяют прочь.

– Я вовсе не хочу вас обидеть. Вам это не интересно будет: нотариальные дела, эм-м… Мне надо кое-что урегулировать.

– Хорошо, хорошо. Без проблем, – я встала.

Войдя в гостиную, я увидела, что Джуди, несмотря на размеры и массивность шкафа, сумела сдвинуть его в сторону террасы на пару сантиметров.

– Эх ты, монстр! – я потрепала ее за ухом, снимая с привязи.

Мы снова пошли к реке, на то же самое место, где я три дня назад сидела и размышляла. Эти мысли не покидали меня, заставляли вновь и вновь возвращаться к ним, прокручивать в голове снова и снова. Я чувствовала, как что-то изменилось внутри меня. Щупальца, обвивавшие мои ноги, исчезли, и я действительно начала подниматься из Марианской впадины. Я чувствовала, что могу наконец по-настоящему горевать – по тебе, а не от вины, стоящей между нами. Ты давно не был мне так близок, как сейчас. Последние два года я жила как в тумане. Сейчас мой взгляд прояснился, мои чувства прояснились. Я потеряла брата, я потеряла тебя, и мне не хватало тебя каждую секунду. Наконец – я чувствовала. Это было невероятно больно, но я знала, что эта боль преодолима, потому что в моей голове это была хорошая боль, как бы нелепо это ни звучало. Потому что она была такой сильной, потому что во мне жила любовь, без которой эта печаль была бы невозможной. Она по-прежнему жила во мне, как и все воспоминания о тебе. Невыносимо больно оттого, что новых воспоминаний уже не будет, оттого, что я не могу разделить с тобой свои новые переживания. Будут открывать новые виды рыб, а ты никогда не увидишь их. И с этим мне придется смириться.

Обняв колени руками, я сидела и смотрела на Джуди: она опять что-то учуяла и зигзагами носилась туда-сюда, проводя при этом носом какие-то важные аналитические действия.