Марианская впадина

Что станет с Джуди, когда Гельмут умрет? – подумала я вдруг. Может, дети Хельги заберут ее к себе? Хорошо бы кто-нибудь, кто знает все ее причуды: эту особенность с морковкой и дверью, ее страхи, ее тонкую натуру, скрывающуюся под лохматой шерстью, полными ярости глазами и оскалом зубов. Хорошо бы она оказалась у кого-то, кто сможет оценить ее индивидуальность.

Я спустилась ближе к воде и босиком пошла вдоль илистого, каменистого русла. На этот раз вода не показалась мне такой холодной. Мне вспомнились наши каникулы в Баварии, в Цойбахе – маленьком местечке с населением всего шестьдесят три человека. Улица с домами по обе стороны, большая столярная мастерская, ручей с тем же названием, что и деревенька, и больше ничего. По соседству еще крохотные селения с названиями: Ханнберг, Нойзиг, Лангенло. Даже районный центр Вайшенфельд – не больше участка моих соседей во Франкфурте. Я вспоминала, как мы стояли у запруды на речке Визент и, наклонившись, наблюдали, как маленькие рыбешки снуют у нас между ног. Ты был так возбужден, тебе хотелось кричать от восторга, но ты боялся распугать рыб. Я вспомнила, как мы дергали на поле сахарную свеклу и ели ее прямо на ходу; как фермер угощал нас сырым молоком, а потом у нас целый день был понос, потому что наши желудки к такому не привыкли. Я думала обо всем этом и о том, что нашу любовь как будто руками можно было потрогать.

Я снова присела на берегу, а Джуди легла рядом. Я чесала ее за ухом и рассказывала о тебе. Как ты появился на свет и сначала тебя положили в инкубатор, потому что ты решил покинуть мамин живот на шесть недель раньше. Как мама во время родов чуть кровью не истекла. Я рассказывала Джуди, как каждый день отводила тебя в садик, когда еще жила с родителями, и как ты не хотел играть с другими детьми, а тихо сидел на том месте, куда я тебя посадила. Воспитательница не знала, что с тобой делать. И как все изменилось, когда в садике появился аквариум и ты часами сидел около него. Тебя все больше интересовали рыбы и вода, а твои просьбы о домашних животных становились все изощреннее: морская черепаха или кит-белуха. Я поведала ей, как ты сломал ногу, запнувшись о надувной матрас, и тебе наложили гипс, который мы непременно должны были покрасить голубым, чтобы он напоминал море. А сверху мы белым цветом еще рыб нарисовали – выглядело жутко, но тебе этот гипс нравился. Я рассказала Джуди, что я в тебе любила больше всего: твои похожие на цыплячий пушок волосы и как ты умел сосредоточенно затихнуть, чтобы в следующий момент вскочить и прыгать с веселым криком. Как ты становился все рассудительнее, как ты мог задать наивный детский вопрос и тут же делал логически продуманное, умное заключение, что приводило взрослых в растерянность. Я нашептывала Джуди в ее собачье ухо названия твоих любимых рыб. Я рассказала ей о твоей лучшей подруге Мине, которая однажды призналась, что от рыб ей делается противно – твои первые влюбленные переживания, так сказать. Такая жестокая утрата доверия (так тебе, по меньшей мере, казалось) никогда больше не вернет дружбы. Я назвала твоих лучших друзей – Макс, Анна, Эмра и Дэбора. Они тоже любили рыб, но не так сильно, как ты, конечно. Джуди узнала, как я тебя однажды поймала, когда ты пытался украсть в зоомагазине рыбку, вооружившись сачком и бутылочкой с водой – твое первое серьезное непослушание (это еще до случая с зоопарком). Я объясняла собаке, каким замечательным исследователем ты был, что ты смог бы открыть массу рыботимов и что теперь я должна сделать это за тебя. Мне обязательно надо закончить диссертацию, чтобы наконец отправиться в экспедицию и искать рыботимов и тимокрабов.

Джуди была внимательной слушательницей. Она все время смотрела на меня своими умными собачьими глазами, как будто понимая каждое мое слово. Удивительно, почему я поначалу так боялась ее, какой злой и недружелюбной она мне показалась, при этом я просто не понимала ее. Она была как ты – сначала не подступиться, но зато потом, если быть терпеливым и мягким, тебя ожидали любовь и преданность.

– Нам пора возвращаться потихоньку, – шепнула я ей в мягкое пушистое ухо.

Она потрясла головой. В списке вещей, которых надо опасаться, среди прочего у нее стояло: ветер в уши. Может быть, она хотела дать мне понять, что это совершенно неприемлемо – просто так вдруг дуть кому-то в ухо. Вот уж действительно…

1680

В эти дни Гельмут чувствовал себя неважно. Кроме Ульриха, навестить его приходили и другие соседи. Он сильно сдал, его состояние с каждым днем ухудшалось – я такого еще никогда не видела. Хрипы при дыхании теперь не прекращались, он стал забывчив, в руках и ногах едва были силы, лицо совсем осунулось. Мне пришлось долго уговаривать его, чтобы он согласился позвать врача. Хотя Ханнес был уже на пенсии – ему было почти восемьдесят – он опекал стариков в деревеньке. Город располагался внизу в долине, и такой долгий путь многим был уже не по силам.

Он изучил медицинские заключения, рентгеновские снимки Гельмута и осмотрел его.

– Ты все подготовил? – спросил Ханнес.