Мария

Приведя в порядок свои платья, я открыла окно и увидела на одной из садовых улиц Марию в сопровождении Эммы: она была в более темном платье, чем накануне вечером, и ее лиловая косынка, повязанная вокруг талии, ниспадала полосой на юбку; длинные волосы, разделенные на две косы, наполовину скрывали спину и грудь; она и моя сестра были босы. Она несла фарфоровую вазу, чуть белее, чем руки, державшие ее, которую в течение ночи наполняла раскрытыми розами, выбрасывая менее влажные и пышные, как увядшие. Она, смеясь вместе со своей спутницей, окунала щеки, более свежие, чем розы, в переполненную чашу. Эмма открыла мне глаза; Мария заметила это и, не поворачиваясь ко мне, опустилась на колени, чтобы скрыть от меня свои ноги, развязала на поясе косынку и, прикрыв ею плечи, стала играть с цветами. Юные дочери патриархов не были прекраснее на заре, когда они собирали цветы для своих алтарей.

После обеда мама позвала меня в свою швейную комнату. Эмма и Мария вышивали рядом с ней. Она снова покраснела, когда я представилась, вспомнив, наверное, тот сюрприз, который я невольно преподнесла ей утром.

Мама хотела постоянно видеть и слышать меня.

Эмма, теперь уже более вкрадчиво, задавала мне тысячу вопросов о Боготе; требовала, чтобы я описывал великолепные балы, красивые дамские платья, бывшие в ходу, самых красивых женщин того времени в высшем обществе. Они слушали, не отрываясь от работы. Мария иногда бросала на меня небрежный взгляд или делала негромкие замечания своей спутнице, сидевшей на своем месте; а когда она поднималась, чтобы подойти к моей матери и посоветоваться о вышивке, я видела, что ее ноги прекрасно обуты: в ее легком и достойном шаге была видна вся гордость, а не уныние нашей расы, и обольстительная скромность христианской девы. Ее глаза загорелись, когда моя мать выразила желание, чтобы я дала девочкам несколько уроков грамматики и географии – предметов, в которых они почти не разбирались. Было решено начать занятия через шесть-восемь дней, за это время я смогу оценить уровень знаний каждой девочки.

Через несколько часов мне сообщили, что баня готова, и я отправился в нее. Над широким бассейном, выложенным горевшими карьерами, возвышался павильон из лиственных, крупных апельсиновых деревьев, переполненных спелыми плодами; в воде плавало множество роз: она напоминала восточную баню и благоухала цветами, которые утром собрала Мария.

Глава V

Не прошло и трех дней, как отец пригласил меня посетить его поместья в долине, и я был вынужден согласиться, так как мне было небезразлично его предприятие. Мама очень хотела, чтобы мы поскорее вернулись. Мои сестры были опечалены. Мэри не уговаривала меня, как они, вернуться в ту же неделю, но она неотступно следила за мной во время подготовки к путешествию.

За время моего отсутствия отец значительно улучшил свои владения: красивый и дорогой сахарный завод, множество бушелей тростника для его снабжения, обширные пастбища для скота и лошадей, хорошие кормовые площадки, роскошный жилой дом – вот что составляло наиболее примечательные черты его владений в жарких краях. Рабы, хорошо одетые и довольные, насколько это возможно в рабстве, были покорны и ласковы со своим хозяином. Я нашел мужчин, которых незадолго до этого, еще детьми, учил ставить ловушки для чилакоа и гуатин в зарослях леса: их родители и они вернулись ко мне с несомненными признаками удовольствия. Не было только Педро, доброго друга и верного айо: он прослезился, сажая меня на лошадь в день моего отъезда в Боготу, и сказал: "Любовь моя, я больше не увижу тебя". Сердце подсказывало ему, что он умрет до моего возвращения.

Я заметил, что мой отец, оставаясь хозяином, относился к своим рабам с нежностью, ревновал жен к хорошему поведению, ласкал детей.

Однажды после полудня, когда солнце уже садилось, мой отец, Хигинио (дворецкий) и я возвращались с фермы на фабрику. Они говорили о проделанной и предстоящей работе, я же был занят менее серьезными вещами: я думал о днях своего детства. Своеобразный запах свежесрубленного леса и спелых пиньюэлей, щебетание попугаев в соседних гуадуалях и гуаябалях, далекий звук пастушьего рожка, эхом разносящийся по холмам, нагоняи рабов, возвращающихся с работы с инструментами на плечах, отрывки, видневшиеся сквозь колышущиеся заросли тростника: Все это напоминало мне о тех днях, когда мы с сестрами Марией, злоупотребляя маминой цепкостью, с удовольствием собирали гуаву с любимых деревьев, выкапывали гнезда из пиньюэлей, часто с серьезными травмами рук, подглядывали за птенцами попугаев на заборах корралей.

Когда мы столкнулись с группой рабов, мой отец сказал молодому чернокожему мужчине, отличавшемуся необыкновенным ростом:

–Так, Бруно, твой брак уже готов к послезавтрашнему дню?

–Да, мой господин, – ответил он, снимая тростниковую шляпу и опираясь на рукоятку лопаты.

–Кто является крестными родителями?

–Я буду с Долорес и господином Ансельмо, если позволите.