Мария Антуанетта

Описывая атмосферу накануне созыва Генеральных штатов, Ферзен сообщал отцу: «Это бред. Каждый видит себя законодателем, каждый говорит только о прогрессе. В приемных лакеи читают памфлеты, и каждый день появляются десять или двенадцать новых брошюрок». По свидетельству начальника полиции, памфлеты печатались при дворе или при покровительстве двора: «Большинство из обвинений являлись клеветой. <…> Истинность их основана на пресловутом “говорят”, но отнюдь не “видели”». Пасквили порождали неурядицы в самой королевской семье. «Разница в мнениях и поведении Месье и графа д'Артуа относительно служения королю порождает раскол и способствует созданию партий. Королева с печалью взирает на монарха, совершенно не расположенного навести порядок среди братьев, и на несправедливую публику, полагающую, что королева причастна к этим ссорам», — возмущался Мерси. Судя по словам Мерси, бред заразил и Марию Антуанетту: она начала усиленно проводить реформы при дворе: «Эти реформы не имели под собой никаких оснований и четкой цели. Рядом с нескончаемыми новыми правилами появлялись странные и несправедливые исключения, дававшие лишний повод для бесконечных интриг; в результате преобразования лишь усугубили ее и без того шаткое положение при дворе: сплетники и клеветники продолжали свою грязную работу. Зерно зла было посеяно, и клевета словно буря нарастала с невероятной силой». После дела об ожерелье памфлеты, на которые прежде королева не обращала внимания или встречала их со смехом, теперь больно жалили ее, и она решила восторжествовать над клеветниками, удвоив или даже утроив милосердные поступки. С целями благотворительности она объезжала деревни вокруг Версаля, организовала что-то вроде «дома ребенка», где за счет казны содержались неимущие матери с младенцами. Поздно. Шквал памфлетов против королевы и двора нарастал. Для короля и королевы наступало время страданий: страна скатывалась в хаос, и никто не знал, как остановить это падение.

Дофину с каждым днем становилось хуже, и врачи терялись в догадках, не зная, какое назначить лечение; уповали только на природу. От королевы как могли скрывали безысходное состояние дофина, но она уже сама все видела, только не хотела себе в этом признаваться. Во время охоты Людовику подбросили письмо, где в не слишком пристойной форме излагали про связь его жены с Ферзеном. Содержания письма никто не видел, так что, возможно, речь в нем шла и об очередной клевете Ла Мотт, очень остро переживаемой королем. А в письмах Мерси к Иосифу начали мелькать слова «революция», «переворот», «волнения»: «Все, что происходит сейчас во Франции, включая ближайший созыв Генеральных штатов, похоже, грозит смутой; мне бы очень хотелось, чтобы события приняли более мягкий оборот, чем мне кажется, но я вижу, что ни у кого нет четких представлений о нынешнем положении вещей, так что какие бы меры ни были приняты, они не будут правильными. Создается ситуация, в которой Франция почувствует неоценимое значение ее альянса с Австрией», — писал в апреле Мерси Иосифу. Королева также ощущала тревогу. «Время иллюзий прошло, нам предстоят суровые испытания; теперь мы дорого заплатим за наше восторженное отношение к войне в Америке. Голос честных людей был заглушён воплями шайки интриганов. Мы не пытаемся понять суть вещей, вместо этого цепляемся к словам и множим войну между людьми. Продолжая плести интриги, мятежники влекут государство к погибели», — писала Мария Антуанетта подруге Полиньяк за месяц до открытия Генеральных штатов. Прежде таких горьких строк из-под ее пера не выходило. Возможно, потому, что она, по словам Кампан, «никогда не скрывала свою неприязнь к союзническому договору с воюющей Америкой; она не могла понять, как можно было советовать монарху добиваться унижения Англии, атакуя королевскую власть и помогая какому-то непонятному народу принимать республиканскую конституцию».