Мария Федоровна

Александр III говорил, однако, что «не должно ограничивать свои заботы одним Петербургом, гораздо больше следует заботиться о всей России: распространение искусства есть дело государственной важности». Именно на передвижников царь и возлагал эту задачу общероссийского масштаба.

«Симпатии к новой русской школе, — пишет в своей статье „Император Александр III как деятель русского художественного просвещения“ русский историк искусства, археолог и художественный критик А. В. Прахов, — наконец привели к тому, что государь совершенно самостоятельно, решительно и открыто стал на сторону „передвижников“, в те поры еще боровшихся под знаменем самостоятельности русского искусства, отождествляя ее с принадлежностью к реализму.

В 1882 году Государь с императрицей Марией Федоровной приехал впервые на выставку передвижников в доме Бенардаки. У входа их встретило правление „Товарищества“ в полном составе во главе с Крамским. Государь очаровал „товарищей“ своим крайне простым, милостивым отношением и необычайною своею деликатностью. Для „передвижников“, которым в некоторых отношениях не сладко жилось, это было целое событие. Только что устроена была для усмирения „непокорных“ цензура картин (впервые в России), и вдруг такое милостивое монаршее внимание».

И. Н. Крамской вспоминал: «…В субботу прошлую приехал и государь с императрицей, приехал из Академии. Был весел, милостив, разговаривал, смеялся, очень доволен, смотрел картину Репина, благодарил, купил 6 картин и, уезжая, сказал следующие замечательные слова: „Как жаль, что я к вам все поздно попадаю на выставку, все хорошее раскуплено. Скажите, когда ваша выставка открывается обыкновенно?“ — „На первой неделе поста, в воскресенье…“ — „Надо будет на будущий раз устроить так, чтобы я мог приехать к началу. Благодарю вас, господа, прощайте…“

Итак, дело, очевидно, так и должно оставаться. Государь император, вероятно, имеет свои мысли, когда он с нами так разговаривал. Мы же все были настроены так, что ждали, как бы государь не выразил неудовольствия, что его заставляют ездить в два места… И вдруг! Словом, посещение государя, которого я ждал, осветило мне иную перспективу, чем я думал…»

Глава четвертая СМЕРТЬ ИМПЕРАТРИЦЫ МАРИИ АЛЕКСАНДРОВНЫ И ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА II

Покушения на царя

1879–1880-й — годы «охоты на царя». Первое покушение было совершено 4 апреля 1866 года: когда император в сопровождении племянника — герцога Н. М. Лейхтенбергского и племянницы — принцессы М. М. Баденской выходил из Летнего сада, в него стрелял Дмитрий Каракозов. От смерти императора спас находившийся в толпе крестьянин Осип Комиссаров, который увидел, как Каракозов целится в государя, и ударил покушавшегося по руке как раз в тот самый момент, когда он спускал курок.

Вся Россия ужаснулась этому выстрелу. Ф. И. Достоевский вбежал к поэту А. Н. Майкову с безумным криком: «В царя стреляли!» — «Убили!» — закричал Майков каким-то нечеловеческим диким голосом. «Нет… спасли… благополучно… но стреляли, стреляли, стреляли!» Майков откликнулся на этот акт стихотворением «4-е апреля 1866 г.»:

Все, что в груди есть русского у нас, —
Оскорблено!.. Уста молчат, немея
От ужаса! Рукой безвестного злодея
Едва святая кровь царя не пролилась.
Царя — блюстителя строжайшего закона!
И где же? Между нас, среди своей семьи…
Царя — строителя Земли,
Освободителя мильонов!..

Во всех театрах публика требовала исполнения гимна «Боже, Царя храни». В Александрийском театре гимн был исполнен девять раз, в Михайловском и Мариинском — до шести раз. 6 апреля в Петербурге Александр II вынужден был назначить парад в своем присутствии. 1 мая 1866 года Герцен в «Колоколе» так отозвался о происшедшем: «Мы поражены при мысли об ответственности, которую взял на себя этот фанатик… Только у диких и дряхлых народов история пробивается убийствами».

Каракозов, бывший студент Казанского и Московского университетов, сын дворянина Саратовской губернии, был исключен из университета за участие в беспорядках. Он состоял в подпольном кружке, который ставил своей целью осуществление государственного переворота. Как выяснилось, Каракозов страдал психическим расстройством. Когда 31 августа он был приговорен к смерти, то в своем обращении к царю каялся и просил прощения: «Преступление мое так ужасно, что я, Государь, не смею и думать о малейшем хотя бы смягчении заслуженного мною наказания. Но клянусь в свои последние минуты, что если бы не это ужасное болезненное состояние, в котором я находился со времени моей тяжелой нервной болезни, я не совершил бы этого ужасного преступления. Государь, я прошу у Вас прощения, как христианин у христианина, как человек у человека».