Мария Каллас

Верная своим привычкам певица потребовала установить в ее номере пианино, поскольку ей, как закоренелому трудоголику, не хватало плановых репетиций. Профессиональное рвение заставляло ее работать на износ. Кроме того, она знала, что против нее что-то затевалось. Ее недруги, а в их числе были не только поклонники Тебальди, не упустят случая, чтобы навредить ей. Мария готовилась получать «отравленные стрелы», которые должны были ранить ее как человека и как певицу. Всю жизнь она доказывала свое умение «держать удар», что больше подходит боксеру, чем певице.

Много лет спустя, в интервью, данному Мишелю Клерку, Мария рассказала о ловушках, подстерегающих звезд мирового масштаба: «Да, я не ангел; у меня вспыльчивый характер; мне не нравится, когда мне наступают на ногу. Однако я — примадонна. Вы знаете, что такое примадонна? Это — первая дама в опере, и я горжусь этим. Пока будет опера, будут и примадонны. Примадонна является первым инструментом оркестра. Имеются пианино, виолончель, скрипки, и имеется примадонна. Я могу выступать в «Травиате» и держать в напряжении весь зал. Я не говорю о том, как это трудно. Мне только хочется сказать, что «примадонна» и «каприз» — понятия несовместимые. На примадонне лежит огромная ответственность, и ей поневоле приходится соблюдать самую жесткую дисциплину. Работа, репетиции, абсолютная точность, постоянный самоконтроль».

В другом интервью, опубликованном в «Экспрессе», она возвратилась к своей концепции роли артиста: «Я с огромным воодушевлением берусь за любое дело и убеждена, что по-другому нельзя. Это происходит помимо моей воли. Я не стремлюсь навязывать другим свои идеи, но я могу помочь им разобраться в том или ином вопросе и согласиться со мной… Я сама прислушиваюсь к чужим советам, все зависит от того, от кого эти советы исходят. Большие начальники могут давать только общие указания, но им ни в коем случае не следует вдаваться в технические подробности. В «Ла Скала» всегда был кто-то в зале с блокнотом в руке. Он делал записи, а затем говорил: «Вот здесь ты ошиблась». Нам необходима критика в качестве предохранительного клапана. Сцена прививает нам дурные привычки. И дело не только в успехе и друзьях, которые вам говорят: «Все было отлично», — в то время как произошла настоящая катастрофа…»

Как всегда, певицу терзали сомнения, она по-прежнему находилась во власти своих навязчивых идей. «Вначале вам нечего терять, — добавляла она, — однако, когда люди купают вас в славе, надо совсем выжить из ума, чтобы не испугаться этого. У меня еще не перевернулись мозги и не ушла из-под ног земля, но и мне неизвестно, что на уме у публики. Слава — опасная вещь, я хорошо знаю, что не смогу вечно так высоко, как сейчас, держать планку. Я отношусь к своей работе с полной отдачей, но все же ничто человеческое мне не чуждо. Вместе со славой ко мне пришел страх: за себя, за других…»

Когда 7 декабря 1951 года перед первым актом «Сицилийской вечерни» поднялся занавес, Мария Каллас находилась во власти самых противоречивых чувств. К счастью, это не отразилось ни на ее игре, ни на ее пении.

Театральная публика, так же как и критики, встретила певицу с большим энтузиазмом, возможно, не совсем с таким восторженным, на который претендовал Менегини в своих воспоминаниях, но который предвещал ее совсем скорый триумфальный успех на этой же сцене в 1954 году.

Среди хвалебных отзывов, посвященных Марии, выделяется статья Франко Аббиати, опубликованная в «Карьере делла сера»: «Нет, не дрогнул волшебный голос Марии Менегини-Каллас во всей искрящейся красоте своего диапазона и звучания, в частности в низком и среднем регистрах, не говоря уже о его редчайшей гибкости и уникальной технике».

Пресса еще не кричала о чуде, но это было совсем не за горами. Антонио Гирингелли как истинный флорентиец понял, в какую сторону дует ветер, и тут же повернулся в его направлении. Он уже не мог нахвалиться на свою новую примадонну, о чем заявлял во всеуслышание, не забывая подчеркнуть, что заполучить в театр эту редкую птицу ему помогло его известное всем чутье.

Однако не успели утихнуть аплодисменты после семи представлений «Сицилийской вечерни», как между дивой и директором театра вновь вспыхнула ссора. Мария, подписывая контракт, объявила ему о своем желании спеть в том же сезоне в «Травиате». Гирингелли сделал вид, что не возражает. В действительности же он и не собирался с ней соглашаться. Причин было много, главная из которых заключалась в том, что директор «Ла Скала» собирался дать эту роль Ренате Тебальди. Делая Марии комплименты и ничего не говоря о своих планах, он стремился выиграть время. Но, как мы знаем, Мария была не из тех, кто отступал. И чем больше он старался уйти от конкретного ответа, тем настойчивее она требовала выполнить обещание.