Мария Кюри

И кто может сказать, как велика роль Мари в работах, предложенных и руководимых ею день за днем? Мари не задает себе таких вопросов. Она радуется победам, одержанным той коллективной личностью, которую она зовет даже не «моей лабораторией», но тоном затаенной гордости просто «лабораторией». Она произносит это слово так, как будто на земле не существует никакой другой лаборатории.

* * *

Человеческие, гуманные качества этой одинокой ученой помогают ей стать вдохновительницей других. Не очень общительная, мадам Кюри, продолжая и после многих лет ежедневного сотрудничества обращаться к своим коллегам «мадемуазель» или «месье», умеет внушить к себе глубокую преданность.

Стоит Мари, увлекшись научным спором, задержаться где-нибудь в саду, на скамейке, как встревоженный, нежный голос одной из ассистенток возвращает Мари к действительности: «Мадам, вы простудитесь! Мадам, умоляю вас, идите в помещение!» Если Мари забывает пойти позавтракать, чьи-то руки тихо подкладывают ей ломтик хлеба и фрукты…

И простые служащие лаборатории также испытывают на себе силу ее обаяния, единственного в своем роде. Когда Мари наняла шофера, то институтский «мастер на все руки» Жорж Буато – и чернорабочий, и механик, и шофер, и садовник – плакал горькими слезами от одной мысли, что теперь не он, а кто-то другой будет возить мадам Кюри с улицы Пьера Кюри на набережную Бетюн.

Чувство привязанности к соратникам, малозаметное внешне, помогает Мари выделять в этой большой семье самых больших энтузиастов своего дела, людей с наиболее возвышенной душой. Я редко видела мать такой подавленной, как при известии о неожиданной смерти одного из ее учеников в августе 1933 года:

«Прибыв в Париж, я была крайне огорчена, – пишет она. – Молодой химик Раймон, которого я так любила, утонул в Ардеше. Его мать пишет мне, что годы, проведенные им в лаборатории, были лучшими годами его жизни. А ради чего, раз это имело такой конец? Сколько в нем было прекрасной юности, прелести, благородства и обаяния – все исчезло из-за какого-то дрянного купания в холодной воде».

Своим ясным взглядом она видит изъяны и достоинства, неумолимо отмечает недостатки, которые будут всегда мешать научному исследователю стать большим ученым. Больше, чем тщеславных, она боится неудачников. Материальный ущерб, причиненный неловкою рукой при монтаже какой-нибудь установки, приводит ее в отчаяние. Об одном малоспособном экспериментаторе она сказала своим близким: «Если бы все были такими, как он, мало веселого произошло бы в физике!»

* * *

Если кто-нибудь из сотрудников защищает диссертацию, получает диплом или удостаивается премии, то в честь его устраивается «лабораторный чай». Летом такие собрания организуются в саду, под липами. Зимою мир и тишина в библиотеке, самом большом помещении института, вдруг нарушаются звоном посуды. А какова посуда! Стеклянные химические стаканы служат и чашками для чая, и бокалами для шампанского, шпатели заменяют чайные ложки. Студенты обслуживают и угощают пирожными своих товарищей, руководителей, весь небольшой состав служащих. Среди присутствующих мы видим и Анд-ре Дебьерна, руководителя конференций, и Фернана Гольвека, ответственного за научную работу, и оживленную, разговорчивую Мари, которая защищает руками свой стакан чая от окружающей толчеи.

Но вдруг наступает тишина. Мадам Кюри собирается поздравить сегодняшнего лауреата. Несколькими теплыми фразами она характеризует оригинальность его работы, раскрывает те трудности, какие он преодолел. Гром аплодисментов сопровождает ее заключительные слова: любезный комплимент в адрес родителей героя торжества или же, если это иностранец, в адрес далекого отечества. «Когда вернетесь Вы на Вашу прекрасную, знакомую мне родину, где меня принимали так хорошо, Вы сохраните, я надеюсь, добрые воспоминания об Институте радия. Вы сможете там подтвердить, что работаем мы много, стараемся делать как можно лучше…»