Мария Кровавая

Чтобы сделать свое верховенство в Совете полным, Дадли решил привлечь герцога Сомерсета. Бывшего регента выпустили из Тауэра и позволили жить в своем доме в Лондоне. Он подписал все пункты обвинительного акта, признавшись в должностных преступлениях и плохом выполнении служебных обязанностей, и потому никакой политической угрозы для Дадли теперь не представлял. Но, чтобы его еще сильнее привязать к себе, граф Уорик решил с Сомерсетом породниться. В июне старший сын Дадли женился на дочери Сомерсета Анне. Членство Сомерсета в Тайном совете было восстановлено за два месяца до венчания.

Главенство Дадли в Совете было ненавязчивым, но очевидным. Он редко появлялся на публике, предпочитая держаться в тени. Столичные улицы, толпы народа — все это было не для него. Иногда он вдруг сказывался больным — Ван дер Дельфт считал это притворством, — и тогда члены Совета приходили к нему домой ежедневно, в обязательном порядке, чтобы «узнать его соизволение». «Дадли здесь абсолютный хозяин, — сообщал посол императору. — И никто без его распоряжений ничего не делает». Тем временем король со своими придворными развлекался военными состязаниями, возрождению которых, как известно, сильно способствовал Дадли. В январе 1550 года был проведен турнир с довольно странным девизом «Нужно повесить эту Любовь». В одном конце турнирной арены была воздвигнута виселица. На лестнице, ведущей к ней, стояла богато одетая женщина, представляющая Любовь, чью участь предстояло решить в результате турнирных поединков. Один из сражающихся был ее защитником. Когда побеждал противник, Любовь поднималась на одну ступеньку ближе к палачу. Когда верх брал защитник, она опускалась на ступеньку вниз. Против троих итальянцев, предводительствуемых неким «капитаном Юлианом», сражался молодой английский дворянин. Любовь скорее всего была спасена.

Первые месяцы правления Дадли ознаменовались резкой дискриминацией по конфессиональному признаку. «Если человек являлся добрым католиком и жил добродетельной жизнью, — замечал Ван дер Дельфт, — это считалось чуть ли не самым опасным преступлением. Прежде всего у него спрашивали не имя, а исповедует ли он новую или старую веру. После чего относились к нему соответствующим образом».

Эта тенденция немедленно сказалась на окружении Марии. Среди католической аристократии служить принцессе стало чем-то вроде богоугодного деяния. «У нее в услужении почти все люди зажиточные, а некоторые просто богатые и очень благородных кровей», — замечал Ван дер Дельфт в своих письмах. Они гордились связью с принцессой и боролись, чтобы занять даже самое незначительное место в ее окружении. Быть в свите Марии означало свободно исповедовать свою веру и слушать мессы, проводимые ее капелланами. Одно время у нее их было целых шесть, в том числе и доктора теологии, «люди безукоризненного поведения и этики». Аристократы пытались пристроить своих дочерей в свиту Марии камеристками. Джейн Дормер, которая пришла в свиту во время правления Эдуарда, писала, что «в те дни дом принцессы был единственным пристанищем для благородных молодых дворянок, стремящихся к благочестию. Это была настоящая школа добродетели. Более пристойное образование благородные девицы вряд ли могли где-нибудь еще получить».

Не стоит понимать описание Джейн Дормер так, что в доме принцессы царили «правильные», ханжеские порядки. Отнюдь нет. Подобные проявления были Марии чужды. Просто в те времена молодые девушки-аристократки обычно завершали свое образование при дворе, при этом очень важную роль играла королева. Сейчас же в резиденции Эдуарда королевы не было, зато в избытке присутствовали интриги и грязное соперничество между членами Совета и их женами. На этом фоне дом Марии должен был казаться оазисом благопристойности. Мария была внимательной хозяйкой. Она лично просматривала записи своих работников, и ей нравился порядок. Те, кто ей служил, этот порядок поддерживали. Самое большое впечатление на гостей производили частые и регулярные религиозные службы, в которых принимали участие все живущие в доме. А так как почти все символы и памятники старой веры были уничтожены, беззаветная преданность мессе, которую демонстрировала Мария, была единственным, что поддерживало надежды английских католиков.