Мария Магдалина

– Ты слышишь?! Он положительно отпускает мне грехи мои, – обернулся Пилат к Муцию. – Ты что, с ума сошел? – накинулся он на Иисуса и стал засыпать его градом вопросов. Но Иисус молчал.

– Выведи его, – проговорил, наконец, с гневом Пилат Сервию и, разводя руками, прибавил: – Трудно спасать человека, который сам во что бы то ни стало напрашивается на смерть.

Когда Иисус вышел, Мария попыталась прорваться через цепь солдат.

– Сервий, – вскрикнула она пронизывающим голосом, – и это ты смеешь преграждать мне дорогу?..

– Пустите ее, – приказал трибун.

– Христе! – она закинула руки на шею Иисусу. – Учитель мой! Они посмели держать тебя в тюрьме, связать твои руки, – она стала целовать его ладони. – Подлые! Как они лгали! Но я рассказала все – тебя освободят, тебя должны освободить, – разрыдалась она.

– Мария, скоро я буду освобожден от всяких уз, – упавшим голосом проговорил Иисус. – Я знал, что ты не покинешь меня, ты сделала все, что могла, а теперь, прошу тебя, заклинаю тебя любовью души твоей, – вернись в Вифанию. Там они в тревоге. Ты уж не мне, а им нужна… Пойди, – настаивал он. – Я не хочу, чтоб чужие люди видели твои слезы.

– Я не плачу уже – вот видишь… – не уходила она, подавляя в груди раздирающие ее рыдания.

– Ну, так пойди… А как ты сегодня красиво одета! – пытался заговорить волнение Иисус. – Вернись домой, там, наверно, беспокоятся… Передай от меня привет Марфе, – он придумывал разные предлоги, чтоб заставить ее удалиться от того места, где, он знал, будет произнесен приговор и начнется позорная пытка бичевания, предшествующая истязанию на кресте.

– Хорошо, я пойду, – глухо промолвила Мария и стала вглядываться в него мучительно-пытливым взглядом и смотрела так долго-долго.

Иисус напряжением воли постарался зажечь в своих глазах кроткий и мягкий свет, и только, когда она ушла, преисполненная надежды, глаза его сразу потухли и стали на мгновение неподвижны, тусклы, как у слепого.

* * *

Во дворце между тем шел ожесточенный спор между Пилатом, Муцием и Прокулой.

– Это мечтатель! Невинный мечтатель! И если ты думаешь, что меня интересует эта ночь с Марией, так ты ошибаешься. Я не напомню даже ей, – разве если бы она пришла сама, по собственному желанию. Мне просто-напросто жаль этого человека и разрушения их чувства. Ты знаешь, что я не очень склонен нежничать, я довольно хладнокровно рубил людей мечом, но я не умею душить птиц и топтать цветы.

– Ты прекрасно говоришь – точно берешь мои собственные слова из уст, – восторженно поддакивала Прокула.

– Что вы, с ума сошли! – возмущался Пилат. – Вы хотите уговорить меня, что я обрекаю на смерть этого человека. Да я готов три дня провести на хлебе и воде, чтобы спасти его, – хотя бы просто назло их духовенству. Мечтатель? Согласен. Но как вам кажется, достаточно ли будет этого слова, когда мне придется давать отчет перед Цезарем? Не очень! Не очень! И вполне понятно! Все начинается с мечтаний. Мечтания быстро наливаются и колосятся, и надо их скашивать, пока время – так скажет Тиберий. Сеян тоже мечтает… Вы хотите, чтобы ради этой романтической истории я пожертвовал карьерой, чтобы я подставлял голову ради прекрасных глаз Марии.

– Неужели действительно ничего нельзя сделать? – огорчилась Прокула.

– Разве если б эти скоты в рясах отступились от своего требования, тогда они не могли бы винить меня, Но они не отступятся. Им неважно вовсе изобличить этого самозванца; напротив, они давно мечтают иметь своего собственного царя, – это обвинение против меня, а они жаждут убийства, потому что Иисус нарушил их закон… Попробую еще, впрочем, – вздохнул он и еще раз поднялся на возвышение.

– Священники, – обратился он серьезным тоном к духовенству, – пусть это солнце будет свидетелем, что не я буду повинен в смерти этого человека. Пусть кровь его падет на вашу голову! Я умою руки и предоставлю вам самим решить, отпустить ли его или распять на кресте.

– Распять! – хором промолвили священники.

– Слушайте, – возвысил голос Пилат, обращаясь к толпе, – в крепости Антонии ожидают казни два разбойника: Тит и Дамах. Там же ждут казни предводитель всей шайки разбойников Варавва, а также Иисус. В ознаменование ваших праздников я хочу, по обычаю, помиловать одного – так вот, скажите, кого вы хотите видеть на свободе – Иисуса Назаретянина, человека честного, или разбойника Варавву?

– Варавву! – крикнули хором священники. – Варавву! – подхватили их возглас левиты и фарисеи. – Варавву! – завыли стоявшие поблизости. – Варавву! – горланила чернь, и слово это, как эхо, передавалось по всей многолюдной толпе, которая не понимала даже, в чем, собственно, дело.

– Скоты, псы паршивые! – ворчал Пилат, с минуту сидел, насупив брови, потом вдруг встал с прояснившимся лицом, осененным новой идеей.

– Ладно, – процедил он, со злорадным ехидством глядя в глаза священникам. – Иисус будет распят вместе с ворами, но чтоб не было сомнения, кто и за что казнен, над крестом будет прибита надпись на языке вашего народа, на моем и на греческом языке, чтобы всем было известно, с каким позором умирает царь Иудейский.