Мария Магдалина

Ночь выпала звездная, тихая, спокойная, какие бывают обычно на юге в середине осени. Вершины древесных крон начинали уже сдаваться смерти: тихо, без шума падали на землю легкие, нежные листья осокорей и берез, с шелестом осыпались более тяжелые листья и ветки дубов, буков и каштанов. Когда же с моря долетал поднявшийся вдруг ветер, весь лес стоял, точно окутанный сухой метелью.

Знакомыми тропами с самого вечера пробирались украдкой верующие, с тою же осторожностью и беспокойством, как когда они не пользовались покровительством влиятельной Клавдии.

Точно рой светящихся червячков, мелькали то тут, то там огоньки небольших фонариков, то тут, то там раздавался треск сухого хвороста и шуршанье листьев под ногами продвигающихся теней.

Не одним путем, а с разных сторон сходился народ к овальной поляне, окруженной черным, увядающим лесом, среди которого выделялось несколько как будто выдвинувшихся вперед стройных сосен, точно авангард великой армии этих вечно зеленых плебеев, надвигающихся с севера, чтоб когда-нибудь вытеснить более нежные породы, овладеть и разделить между собой их землю.

Поляну освещали пылавшие кругом костры, служившие сигналами для собиравшихся верующих, которые сходились небольшими группами. Мужчины заглядывали в глубокое, узкое отверстие вырытой ямы, наклонялись, чтоб ощупать сколоченный из отесанных бревен крест, лежавший тут же рядом молоток, кучку длинных гвоздей, копье, терновый венок… Из женщин большая часть не решались подходить ближе – только издали бросали пугливые, любопытные взгляды на все эти заботливо приготовленные орудия муки господней.

Вскоре вся община была в сборе, недоставало только старейшин.

Большинство сидело, некоторые стояли, и все смотрели на звезды, ожидая, скоро ли настанет условленный торжественный момент перед рассветом.

И по мере того как бледнели звезды, утихали шепчущиеся вполголоса беседы, наступало все более и более глубокое молчание, и вскоре можно было различить только шелест падающих листьев и отделенный вечный шум волнующегося моря.

Догорали не поддерживаемые уж больше костры, на минуту стало кругом темно, а потом точно что-то встрепенулось, оживленно зашумели листья, отчетливее вырисовывались кроны деревьев, а макушки самых высоких как будто стали окутываться бледным сиянием, начинавшим разливаться по иссиня-зеленоватому небу.

Вдруг вся толпа встала и, охваченная трепетом, стала прислушиваться к какому-то глухому, угрюмому, доносившемуся из темноты леса, трудноразличимому не то стону, не то дуновению.

Звуки приближались, усиливались, доносились все громче и громче. Это был заунывный, мрачный, напеваемый хором псалом. Вскоре можно было уже различить смысл слов:

– Золотистой кожей и дивным телом одел ты ее, господи! Как виноградник, обсыпал ты ее гроздьями прелестей, костьми и жилами скрепил ее, наполнил пламенной кровью… И вот стосковалась она по любви твоей в жизни, отдает тебе душу, а телом добровольно нисходит в темную, как туча, сырую землю, в темноту смерти, где нет перемены, а лишь вечная, глухая, непроглядная ночь и ледяной холод…

Хор смолк. Послышался треск раздвигаемых веток, и, окруженная полукругом старейшин, из чащи деревьев вышла Мария.

Босая, в широкой одежде, окутанная плащом волнистых распущенных волос, она шла как лунатик, подымая сухой шелест опавших листьев, производивший на толпу, не спускавшую с нее глаз, впечатление какого-то таинственного содрогания, идущего из-под земли.

Лицо ее было спокойно, тихо, бледно; большие глаза подняты в экстазе к небу… Она шла прямо впереди и, как бы чувствуя, где надо, остановилась у подножия креста и как будто слегка улыбнулась восходящему дню.

Настоятель молча поднес терновый венок и надел его на видимую уже для всех ее прекрасную голову, обрамленную заревом огненных волос. На мгновенье перекосились от боли уколов ее уста и снова расплылись в тихой полуулыбке.

Когда к ней подошли, чтобы снять одежды, она вся зарделась от стыда и закрыла длинными ресницами опущенные книзу глаза.

На мгновение засияло, точно статуя, совершенно обнаженное ее тело и сразу исчезло из глаз.

Мария быстро упала лицом на крест. Из-под густого пушистого покрова видны были только белые распростертые руки и розовые ступни.

Среди глубокой тишины раздались удары молотка. Когда прибили ее руки и ноги, два рослых брата подняли крест, вставили в яму и утрамбовали вокруг него землю.

Толпа смотрела, точно остолбенелая, и испытывала чувство неудовлетворенности. Не были в состоянии разыграться напряженные ожиданием нервы, тщетно работало возбужденное воображение, чтоб извлечь из себя нечто совершенно неведомое и неиспытанное.