Мария Магдалина

– Нет, Мария, пусть себе так кончают эту сегодняшнюю оргию куртизанки, эти вакханки, которых мы видели, вся эта ватага платных комедиантов и те, кто пьяны, но не мы. Через несколько дней я уезжаю в Сирию, куда меня вызывает проконсул Вителл, но вскоре я вернусь… Я приобрел здесь, на Офеле, дом, знаешь, там, неподалеку от дворца Гранты; я все велю там переделать и устроить, как нужно для нас. Когда он будет готов, я пришлю доверенного невольника и велю внести тебя, как царевну, в мои чертоги. Я покажу тебе все свои прекрасные коллекции и всевозможные диковины, мы наслушаемся журчанья фонтанов, щебета всевозможных птиц в клетках, наглядимся на игры золотых рыбок в бассейнах, примем душистую ванну, наскоро поужинаем, нарвем роз, и если будет холодно, так в горнице, на великолепном ложе с пурпурным балдахином, а если жарко, так в тенистой беседке, на постели из тигровых кож мы будем любить и ласкать друг друга до самого утра. Ты вернешься к себе, а когда увянут розы, я пришлю опять за тобой, чтоб ты нарвала свежих своей жемчужной рукой.

Он оборвал и стал порывисто, то слегка, то изо всех сил целовать плечи, шею и спину, и от этих поцелуев трепетала кожа, дрожь пробегала по всему ее телу и сжимались плечи.

Деций все время владел собою, и только вздрагивающие, хищные нотки в его голосе выдавали чувственное возбуждение.

– Не будет наслаждения, – продолжал он, прикасаясь рукой снизу к ее грудям, – через которое не пролетел бы вихрь нашей любви. Я буду становиться тобой, а ты мной, я поплыву на тебе в бездну порыва, ты понесешься на мне в сладостную беспредельность забытья… Мы будем упиваться друг другом так, как нам будут нашептывать ночи сладострастия. Вместе с одеждой мы снимем с себя смешную робость стыда, которая чужда богам и героям, не правда ли, Мария? – Он расстегнул ее тунику и выхоленной рукой стал лихорадочно блуждать по атласному ее телу.

– Да! – не различая уже как следует значения слов, шептала Мария, сладостно опьяненная, бледная от охватывавшего ее упоения.

Ее шатающаяся, как будто одурманенная наркозом, золотистая голова упала на его плечо, и она видела только огни, его глаза и где-то высоко горящие звезды.

Деций вдруг вздрогнул, выпустил ее, обессилевшую, из объятий, вскочил и глухо промолвил задыхающимся голосом;

– Тебя клонит ко сну, ты устала, я велю отнести тебя домой.

Когда же Мария пришла в себя, лектика была уже подана.

Муций окутал ее теплым, из тонкой шерсти, цветным гиматноном и, когда она была уже в атриуме, попросил, чтоб она обняла его за шею, а когда она обвила его руками, подхватил ее в изгибах под коленями и понес. Проходя остиум, он еще раз покрыл ее многократными поцелуями, а в вестибюле, указывая на мозаическую надпись «Salve», сказал:

– А у себя я прибавлю: Мария! Хорошо?

– Хорошо!

– А стены я изукрашу разными картинами, знаешь, такими… – он шепнул ей в розовое ушко несколько легкомысленных тем.

– Хорошо, – шаловливо засмеялась она и, сидя уже в лектике, крикнула: – Поскорей только возвращайся!

– Постараюсь, как только смогу, скорее, – ответил он и вернулся в дом, где продолжалось пиршество.

– Сказать по правде, я не понимаю тебя, – встретил его чуть ли не с укором Марий. – Почему ты сегодня не овладел ею до конца, ведь было, кажется, совсем уж недалеко от этого?

– Совсем близехонько, – улыбнулся Муций, – но, видишь ли, мой друг, только простак выпивает залпом самое дорогое вино. Тонкий знаток пьет по каплям. А она, в самом деле, лучшее вино, какое я когда-нибудь встречал.

– Прибавь: и пробовал…

– Да, это верно. Но я учился не только практике, я изучал еще и теорию и знаю наизусть целые строфы из Овидиевых «Арс аматориа» и «Ремедиа аморис». А из того, что я слышал и сумел сам подметить, я понимаю, что она не из числа этих платных куртизанок, а скорее одержимая Эросом женщина. Астарта обуревает ее тело, а сердце спит, и если б я сегодня не совладал с собой перед нею, завтра она не захотела бы на меня взглянуть. Теперь я рассчитываю, что ожидание распалит в ней кровь ко мне надолго, а может быть, и навсегда. – Он задумался и прибавил более серьезно: – Кто знает, может быть, я войду с ней в гражданский брак; эта женщина дышит неисчерпаемым упоением.

– Может быть, ты и прав, но я бы не выдержал, – перебил его Марий. – Пойдем, однако, к остальным, там веселье идет горой.

– Ладно, – оживился Муций, – а то, знаешь, пришли-ка мне лучше прямо сюда ту белобедрую нимфу; надо же мне как-нибудь возместить себе эту поистине тяжелую победу.

– Вот ты какой! – рассмеялся Марий и ушел.

Через минуту в атриум вбежала, запыхавшись, нагая, с распущенными светло-русыми волосами, стройная, хорошо сложенная девушка и покорно остановилась перед Муцием.

– А что ж сатиры? – весело спросил он, беря ее за подбородок.

– Ни один не словил меня, – ответила она и, осмелев при виде свободного обращения патриция, прижалась к нему полною грудью, а синие глаза ее заискрились сладострастными огоньками.