Почти обезумевшая от неземных страстей женщина запирается в келье, никто не может войти к ней, но в какой-то момент она просит старца по имени Гермен:
«– Скажи им, что я прошу, умоляю, требую, хочу, жажду испытать его муки, боль и страдания, слиться с возлюбленным моим… Скажи им, – она подняла вверх лихорадочно дрожащие руки с пылающими ранами, – что я клянусь этими знаками моего учителя, что если они не согласятся, то я с проклятием разобью свою голову об эти стены. Во мне все кипит, страдает каждая жилка, рыдает каждый нерв, тяготит меня каждый волос и, как игла, впивается в мозг. Глаза мои уже ослепли от слез, что постоянно далеко от меня утешитель мой, который бы осенил, охладил бы мое сожженное тоской сердце… Я уже больше не могу… Не могу ни плакать, ни протягивать руки и ловить ими пустоту в пространстве в объятия, не могу, слышишь, Гермен, не могу… – голос ее перешел в стоны.
– Иди, скажи им это, – добавила она после некоторого молчания раздирающим душу голосом.
– Хорошо, – с трудом произнес Гермен; встал, зашатался, но быстро оправился, вышел из кельи и, представ пред старейшинами, неестественным, как бы официальным тоном объявил им, чего хочет Мария, сделал несколько пояснений относительно мотивов ее требования и покинул собрание.
…
Наконец, вспомнили слова Евангелия: «Если кто хочет идти за мной, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за мной».
Слова эти разрешили все сомнения. Умереть ради любви к Христу, принести себя в муку – показалось всем чем-то весьма возвышенным, прямо указанием свыше, в особенности потому, что Мария ради того, чтобы спасти от искушений сатаны бессмертную душу свою, жертвовала грешным, имеющим только временное бытие, телом.
…
– Братья и сестры, призвали мы вас, дабы уведомить, что Мария Магдалина, Христова женщина, диакониса, пророчица во Господе, которую вы здесь видели и слышали и подкрепляли своей верой, выдержав все ужасные нападения и искушения демонов, расхворалась от любви ко Христу и принесла себя в жертву кресту. На той самой поляне, где мы раньше тайно собирались, прежде чем построен был этот дом Господень, соберитесь на рассвете, но тайно, дабы никто не знал, ибо там свершится, чему надлежит быть. А теперь падите все на колени и помолимся.
…
Босая, в широком платье, с плащом распущенных волнистых волос, она шла, как лунатик. Лицо ее было спокойное, тихое, глаза экстатически обращены к небу… Она шла прямо и остановилась у подножия креста, слегка улыбаясь восходящему дню.
Настоятель молча поднял с земли терновый венок и окружил им прекрасную голову. Губы Марии на минуту искривились от боли, но потом снова улыбка появилась на них. Когда стали снимать с нее одежду, она на миг вспыхнула от стыда и закрыла глаза длинными ресницами. На один миг заблистало, как чудная статуя, ее обнаженное тело и неожиданно исчезло из глаз.
Мария быстро упала лицом на крест. Из-под ее роскошных густых волос виднелись только розовые ноги и распростертые руки.
Среди глубокой тишины раздался стук молотка, Когда прибили ей руки и ноги, двое мощных, сильных братьев подняли крест вверх, вставили его в яму и укрепили его.
…
Вдруг Мария стремительно подернулась, волосы ее заволновались, развеялись в стороны, обнаженное тело сильно напряглось. Она вскрикнула пронзительным голосом и страстно прильнула к кресту.
Толпа вздрогнула, тронутая ее голосом, и замерла. Все почувствовали, что начинает твориться что-то необычайное.
Мария еще раз вздрогнула, дернула руки раз, другой и, наконец, оторвала одну с такой силой, что выпал гвоздь, другая ладонь разорвалась вдоль; затем она вырвала вместе с гвоздями ноги, сплелась ими вокруг столба. С тихим стоном она закинула руки на перекладину креста и стала целовать его верхнюю часть непрерывными поцелуями, перекидываясь то на одну, то на другую сторону, как бы чего-то ища. Она впивалась в дерево губами так страстно, что минутами казалось, будто бы ее лицо, прижатое к кресту, все расплющится.
– Он здесь, – задрожал чей-то испуганный голос.
– На колени! – крикнул бледный настоятель.
– На колени! – громко повторили за ним диаконы.
Все упали на колени, и снова стало тихо, как прежде. Мария все сильнее прижималась к кресту. Ее полные белые руки обнимали этот жесткий столб, и, словно безумные, блуждали по нему ее жадные губы. Среди глубокого молчания толпы слышен был ее нежный шепот, трогательные молящие стоны, глубокие вздохи наслаждения, отрывистые нервные рыдания, короткий любовный, полный сердечного счастья плач.
Тело ее вздрогнуло, спазматически задрожало, высоко поднялись, словно желая разорваться, белые налившиеся груди, голова закачалась и откинулась назад в бессильном упоении.