Мария Пустынная, или история одного льва

– Ах, какая сильная картина! – Пальцы Гурия сами задвигались, очерчивая рамку. Он поднял руку и, прищурившись, мысленно заключил фигуру стоявшей на волнорезе Мариам в пространство между своим согнутым большим и указательным пальцем. – Обязательно напишу ее. – Затем, поднявшись и отряхнув джинсы, направился к ней.

Уже смеркалось. Багровый пылающий краешек солнца готовился исчезнуть за горизонтом. 

Мариам теперь стояла по щиколотку в воде, бросала туда камешки.

– Хороший вечер, – сказал он, остановившись у нее за спиной.

– Да, чудесный, – она резко повернулась к нему лицом.

Гурий не успел заметить, как случилось, что в него полетели брызги. Мариам, засмеявшись, снова плеснула в него водой.

– Ах, так! – воскликнул он. Войдя в воду по колени, зачерпнул пригоршню воды и тоже брызнул в нее.

Они стали бешено обливать друг друга водой, сопровождая это ребяческое занятие криками и хохотом.

…Мариам прижалась к нему. Гурий крепко обнял ее, стал целовать в мокрое, соленое лицо, в шею.

– Люби меня, целуй! И здесь целуй, и здесь… Раббах-дивар-ранам…

………………………………………………………………………….

Они сидели на теплом песке, на ночном безлюдном пляже. На их голые плечи были наброшены строительные спецовки, которые Гурий принес из своей припаркованной неподалеку машины. Сквозь монотонный гул прибоя порой прорывалось щебетание птиц.

– Я на всю жизнь запомню тот день, когда ты стоял у мольберта с карандашом в руке и рисовал льва. Помнишь?

– Да.

– О, это было для меня настоящим чудом. Я тогда поняла, что люблю тебя. Слава Бох, я тибья люплю, – повторила она на ломаном русском. Затем осторожно прикоснулась к его волосам, провела рукой по его бороде, словно желая убедиться, что это не сон.

Потом она легла на песок, вытянувшись и подняв руки к ночному небу:

– Знаешь, когда-то в детстве я часто представляла себя, заблудившейся в пустыне. Ложилась дома на пол, закрывала глаза и представляла, что вижу вокруг змей, львов, орлов.

Слушая ее, Гурий взял ее стопу, бережно стряхнул с нее песчинки и стал разминать ее пальцы.

– А еще я хочу, чтобы ты меня рисовал. Только меня одну и никого больше. Обещаешь?

– Да.

– Я буду и твоей верной женой, и твоей натурщицей. Ни одна женщина на земле не сможет быть для тебя лучшей натурщицей, чем я. Слышишь? Твои картины будут выставляться в самых престижных галереях. Ты мне веришь?

– Да, верю.

Он поднес ее стопу к своему лицу и стал целовать кончики ее пальцев.

– Когда-нибудь ты напишешь картину, как я стояла на волнорезе и как кормила чаек. Ты же понял, что я тебе позирую, правда?

Высвободив свою ногу из его рук, Мариам села. Вдруг оттолкнулась руками от песка и поднялась. Стала перед Гурием, сбросив с себя спецовку, оставшись совершенно обнаженной. 

Напевая какую-то восточную мелодию, она стала ходить перед ним, выразительно виляя бедрами и щелкая пальцами, исполняя какой-то танец. Подходила к Гурию совсем близко и наклонившись, протягивала к нему свои руки, зазывающе шевеля пальцами:

– Брах-рам, ба-раб-ха. Давай, Гур, давай!

Гурий поддержал ее игру: став на четвереньки, начал ползать за Мариам по песку, забавно рыча:

– Р-р! Р-р!

ххх

На следующий день машина Гурия остановилась неподалеку от знакомого коптского храма. Он вытащил из багажника две большие только что купленные сумки, чтобы сложить в них вещи Мариам.

…Мариам впустила его в комнату. К удивлению Гурия, он не увидел там ожидаемого беспорядка, который обычно сопутствует предотъездным сборам. Все здесь было на своих прежних местах: столики для писания икон, полка с книгами, раздвинутая ширма, за которой стояла кровать. Словом, никаких изменений.

Только у иконы Марии Египетской горело почему-то много свечей, и в комнате сильно пахло воском.

Мариам держала на руках кошку. Она была спокойна, но выглядела уставшей. Смотрела на Гурия в упор.

– Я знала, чем это закончится. Мне говорили, что я не должна видеться с тобой; и авва Серапион говорил это, и игуменья, и все остальные. Но я никого не слушала.

Гурий хотел что-то сказать, но она перебила:

– Я буду гореть за это в огне. Бр-ра! Гх-рам, риш-хем… – перешла на коптский. – Уходи. Забудь все, что было вчера. Я все тебе наврала, я тебя никогда не любила. Мне просто захотелось мужчину, просто нужно было трахнуться, неважно с кем. Забудь меня. Уходи…

– Нет. Я уйду отсюда только с тобой, – он демонстративно бросил на пол сумки.

Так они стояли молча друг напротив друга.

– Мрр-ряу! – громко мяукнула кошка, которую Мариам резким движением сбросила с рук.

– Хорошо, – ответила спокойно, гневно сверкнув глазами.

И тут произошло что-то непонятное, непостижимое. Мариам поднесла руки к своему лицу и, не меняя выражения, так же молча, стала сильно царапать свое лицо ото лба – вниз, и по горлу. Ее лицо сразу покрылось тонкими извилистыми линиями порезов, из которых просочились капельки крови.

– Уходи, прошу тебя, уходи. Или я расцарапаю себя до костей.

ххх

Через несколько дней Гурий вернулся, но дверь в келью Мариам была заперта. Он стучал, дергал дверную ручку, но никто в комнате не откликался.