Мария Склодовская-Кюри

«А теперь относительно тебя, Манюша: надо, чтобы наконец и ты как-то устроила свою жизнь. Если ты скопишь за этот год несколько сотен рублей, то в следующем году сможешь приехать в Париж и остановиться у нас, где найдешь и кров, и стол. Несколько сотен рублей совершенно необходимы, чтобы записаться на лекции в Сорбонне. Первый год ты проживешь с нами. На второй же и на третий год, когда нас не будет в Париже, божусь, что отец тебе поможет, хотя бы против был сам черт. Тебе необходимо поступить именно так: слишком долго ты все откладываешь! Ручаюсь, что через два года ты будешь уже лиценциатом. Подумай об этом, копи деньги, прячь их в надежном месте и не давай взаймы. Может быть, лучше всего обратить их теперь же во франки, пока разменный курс рубля хорош, позже он может упасть…»

И Мария решает остаться в Варшаве. Она снова становится гувернанткой, теперь в семействе крупных варшавских заводчиков. Ее поступок вполне объясним — и денег надо скопить, раз уж и Броня об этом пишет, да и в собственных знаниях Маня не уверена.

Но была и еще одна причина, быть может, самая главная, в которой девушка сама себе не хотела признаться, — она все еще не избавилась от своего чувства к Зоравскому. Судьба сводит их вместе — во время коротких каникул в Татрах. Маня встречает Казимира совершенно случайно, между ними происходит решительное объяснение. Разрыв окончателен.

И наконец Маня почувствовала себя совершенно свободной! Теперь ее судьба всецело в ее руках. Она обязательно поедет в Париж и непременно поступит в университет!

К девушке понемногу возвращается душевное равновесие. Маня работает, снова посещает «Вольный университет», рядом с ней ее друг — пан Владислав, добрый и чуткий отец. И еще одна удача — перед ней открываются двери настоящей лаборатории. Это лаборатория Юзефа Ежи Богуского, двоюродного брата Марии. Позже он стал профессором Варшавского политехнического института. Лаборатория размещалась в Музее промышленности и сельского хозяйства в Краковском предместье, в доме 66.

За дверями этого музея проходят и практические занятия юных полячек в «Вольном университете». Да, Мария могла бывать в лаборатории лишь по вечерам или в выходные дни. Она не обладала опытом, часто делала ошибки, порой даже что-то ломала в лаборатории. Но эти практические занятия подогревали и развивали интерес к исследовательской работе. Тогда же она поняла, что успехи именно в исследовательской работе стоят очень дорого и даются ценой огромных усилий.

Возможно, эти первые вечера в лаборатории, опыты, препараты, обстановка сосредоточенной тишины и способствовали тому, что Мария утвердилась в своем решении — да, она поедет в Париж, да, попытается поступить в Сорбонну. Но станет заниматься не биологией, а химией и физикой. И в сентябре 1892 года она написала об этом сестре в Париж.

Броня тут же откликнулась, написав, что ждет Маню. Она прекрасно понимала, что Мане предстоят суровые испытания — во Франции не любили иностранцев, тем более женщин. В студенческих и научных кругах женщин считали существами второго сорта. Броня советует сестре подавать документы на факультет естествознания.

После восьми лет унизительного труда, в возрасте 24 лет, Маня расстается с Польшей и уезжает во Францию. Ее ждет новая жизнь…

Глава 2 Франция. Мари и Пьер

Сорбонна

Итак, Мария ступила на парижские мостовые. Конечно, денег у нее было совсем немного, и потому она поселяется у Брони, теперь уже мадам Брониславы Длусской, на улице д’Альмань — сегодня это аллея Жана Жореса. К моменту появления Мани и она, и ее муж Казимир уже были практикующими врачами.

Правда, квартал, где они жили, был совсем небогатый, а пациенты, говоря современным языком, едва сводили концы с концами. У Длусских лечился рабочий люд, Казимир лечил практически только мужчин, а Бронислава — их жен, ведь она была акушером-гинекологом. Заработки Длусских были небольшими, хотя они трудились круглые сутки без устали. К тому же два раза в неделю Длусские принимали больных бесплатно — убежденный социалист Казимир всеми силами пытался облегчить участь парижских бедняков.

Вот что сам Казимир рассказывал в письме Склодовскому-старшему в ноябре 1891 года: