Мария Склодовская-Кюри

Закончив изучение магнитных свойств закаленной стали, Мария стала задумываться о докторской диссертации.

А теперь ненадолго отвлечемся от истории семьи Кюри и посмотрим, что же происходило в науке в последние годы XIX века.

В 1895 году немецкий ученый Вильгельм Конрад Рентген, глава Физического института при Вюрцбургском университете, открыл новый вид излучения, которое позже было названо его именем. Открытые лучи он скромно называл Х-лучами, подчеркивая таким образом, что ему неизвестна их природа. Его выводы вместе с двумя статьями описали свойства новых лучей так исчерпывающе, что последовавшая лавина работ на эту тему, выполненных в других лабораториях мира, почти ничего не прибавила к полученным им результатам.

Газеты публиковали сенсационные фотографии кисти руки фрау Рентген с белыми костями, слабым очертанием плоти и белым обручальным кольцом на пальце. Потом появились (опять же, в газетах) рентгеновские снимки со всего света: проглоченные монеты, застрявшие в теле пули, сломанные кости, струны закрытого рояля. Предприимчивые дельцы налаживали выпуск одежды со свинцом для целомудренных дам, обеспокоенных «просвечиванием» рентгеновскими лучами, один из законодателей американского штата Нью-Джерси предлагал запретить использование «бесстыдных» лучей. Но врачи сразу же поняли, какую революцию эти лучи произведут в медицине.

В Париже знаменитый математик и физик Анри Пуанкаре прочитал на заседании Академии наук статью, полученную им от Рентгена 20 января 1896 года. Зал был до отказа заполнен профессорами, студентами и просто любознательной публикой.

Но среди разных свойств этих невидимых для человеческого глаза лучей обратила на себя внимание их способность вызывать свечение других тел. И тут появляется в истории науки имя Анри Беккереля, аристократа и ученого-везунчика. Анри интересовался фосфоресценцией — свечением некоторых кристаллов после облучения их солнечным светом. Слушая доклад Пуанкаре об Х-лучах, он вдруг подумал, вспоминая свои опыты со светящимися веществами, что, может быть, они тоже излучают Х-лучи после «зарядки» их солнечным светом.

Вернувшись в лабораторию, Беккерель сначала повторил опыты Рентгена, а затем стал выставлять образцы фосфоресцирующих материалов на яркий солнечный свет, клал их на фотопластинку, завернутую в черную бумагу, давал им полежать некоторое время и проявлял пластинку, чтобы проверить, не проходит ли фосфоресцирующий свет через черную бумагу подобно лучам Рентгена. Беккерелю повезло: он быстро обнаружил положительный результат, дала его соль урана — уранилсульфат калия.

Казалось, что предположение Беккереля блестяще оправдывается: после пребывания препарата урана на ярком солнце на фотопластинке появлялся четкий контур образца. Если же между препаратом и фотопластинкой положить металлический крестик, то на пластинке появлялся его светлый силуэт — то есть металл задерживал проходящие через бумагу лучи. Беккерель доложил о своем открытии на заседании Академии наук уже через месяц после доклада Пуанкаре, 24 февраля 1896 года. Воодушевленный успехом, он повторял опыты, помещая различные материалы между образцом и фотопластинкой. 26 и 27 февраля он приготовил несколько пластинок и собирался выставить на солнце препараты уранилсульфата. И тут ему повезло еще раз: в Париже установилась дождливая погода. Солнца не было, а значит, опыты следовало отложить до лучших времен. Пластинки с препаратами были отправлены в ящик стола.

1 марта Беккерель решил все-таки проявить пластинки, на которых лежали образцы. Взглянув на еще мокрые пластинки, Беккерель не поверил собственным глазам: на них были видны черные, резкие силуэты образцов урановой соли! Это его поразило — ведь образцы давно не были на солнце, они не фосфоресцировали, а это значит, что таинственные лучи, которые засвечивают пластинку, с фосфоресценцией никак не связаны, а излучаются самим образцом. Это был новый, неожиданный эффект.

Первая попытка реконструкции

Возможно, все, что будет рассказано далее, не соответствует действительности. Но, быть может, нам и удалось угадать, какими были те дни.

Обычное утро в лаборатории. Мария уже давно пришла, в дальнем углу она склонилась над вычислениями; Пьер, надев серый халат, приступает к работе. Отчего-то при виде этой скромной и очень трудолюбивой молодой женщины настроение у него всегда быстро улучшается. Настолько, что он насвистывает какую-то песенку, хотя терпеть не может, когда тишину лаборатории нарушают свист или пение за работой.

Раздается стук в дверь. (Иногда мы не можем предвидеть, кто стоит за дверью, — коллега или сама судьба в его лице, но этот стук в дверь, как окажется намного позже, изменит и судьбу Марии и Пьера, и судьбу всего мира.) Итак, в дверь деликатно постучали.

— Войдите, — отозвался Пьер, уже устраиваясь на высоком лабораторном стуле.

Дверь распахнулась, и в лабораторию вошел, вернее, ворвался высокий седой старик с аккуратной бородой и роскошными, тоже совершенно седыми, бакенбардами.