Мария Стюарт

Катастрофа, похоже, разразилась по возвращении в Джедбург: Мария тяжело заболела. Боль в боку, беспокоившая ее со времени родов, резко усилилась и теперь сопровождалась постоянной тошнотой и рвотой — более шестидесяти раз за три дня, — а на третий день Мария потеряла зрение. Немедленно возникло подозрение, что она была отравлена, «в особенности потому, что помимо прочего из ее желудка изверглась некая зеленоватая субстанция, густая и твердая». Мария созвала совет и вверила ему обязанность присматривать за принцем и обеспечить его право наследования, подразумевая, что Дарили попытается потребовать корону себе. Она просила дю Крока рекомендовать принца своему господину, Карлу IX. Затем епископ Росский прочел над ней молитву, а Мария выразила намерение умереть в католической вере. Она также написала второе завещание, включавшее в себя все распоряжения, сделанные перед родами. Тем не менее королева чувствовала, что если сумеет пережить следующий день, то не умрет. Утром она лишилась речи и у нее начались жестокие конвульсии. К ночи у нее подергивались конечности, лицо исказила гримаса, а температура тела упала так низко, что ее слуги сочли ее мертвой. «Граф Морей начал прибирать к рукам самые дорогие ее вещи, такие как серебряная посуда и кольца, были заказаны траурные платья и отданы распоряжения относительно похорон. Однако хирург королевы Арно заметил, что еще есть некоторые признаки жизни в одной из ее рук и… использовал крайние меры в крайних обстоятельствах». Арно туго спеленал ее тело от пальцев ног до головы и заставил ее проглотить немного вина, что слегка восстановило чувствительность. Поскольку этот рассказ основывается на повествовании Клода Но, который не имел причин любить Морея, обвинение в попытке украсть кольца и посуду следует рассматривать с разумной долей скептицизма.

Этот приступ болезни был самым сильным из всех, какие пришлось вынести Марии, но у нее на протяжении всей жизни регулярно случались боли в левом боку, «пониже малых ребер». Приступы часто сопровождались рвотой, а облегчение приносили упражнения на свежем воздухе. Предпринимались многочисленные попытки диагностировать болезнь Марии. Выдвигалось предположение, что под влиянием стрессов у нее развилась язва желудка, а тот факт, что боль возникала в области левой почки, делает более вероятным другой диагноз — хроническое воспаление почек. В любом случае диагноз, основанный на наблюдениях пятисотлетней давности, сделанных ее слугами, вряд ли будет клинически надежным.

Дарнли прибыл в Джедбург в отвратительном настроении, поскольку его не пригласили участвовать в заседании совета. Он провел там всего несколько часов, разместившись в собственных покоях, отдельно от Марии. Ему пришлось позаимствовать постель, предназначавшуюся епископу Оркнейскому. Дю Крок сказал о Дарнли: «Он наделал столько ошибок, что я понятия не имею, как можно добиться за них прощения». Летингтон писал послу в Париже: «Она оказала ему столь великую честь, а он отплатил ей такой черной неблагодарностью и в дурном обращении с ней зашел так далеко, что ее сердце разбивается при мысли о том, что он — ее муж; она не видит никакого способа освободиться от него». Мария была опасно близка к той ситуации, в какой оказался английский король Генрих II, попросивший своих рыцарей избавить его от «этого беспокойного священника»[78] или, в данном случае, мужа.

Босуэлл присутствовал еще на одном заседании совета, состоявшемся до отъезда Марии из Джедбурга, хотя его и пришлось везти туда на носилках. Отъезд Марии был ускорен тем, что в укрепленном доме близ аббатства, в котором она расположилась, случился пожар. Перед тем как покинуть Джедбург, Мария заплатила лютнисту Джону Хьюму 40 шиллингов, а Джон Херон обогатился на четыре шотландских фунта за «игру на свирели и рожке».