Мария в поисках кита

Такой подход к смерти культивирует в своих гнуснейших психопатологических романах ВПЗР. Вторая открыточная японка, временно отлучившаяся с берега. То ли в туалет, то ли для того, чтобы поправить прическу, а заодно и широкий пояс кимоно. Или сожрать втихаря рисовый пирожок, завернутый в промасленную бумагу. И это не просто бумага: на ней — домашние заготовки к речи о том, какими будут ее еще не написанные романы: простыми, ясными и нежными. И немного яростными, и чуть-чуть любовными, но это не постельная любовь, совсем другая. Пронизанная солнцем и летней негой, и кузнечиками в траве, и невинными философскими размышлениями о всех и всяческих смыслах. Что-то на манер «Вина из одуванчиков», где есть дети и старики.

Вот-вот, дети и старики.

«Я буду писать о детях и стариках. Только они достойны пристального внимания. Только они мне и интересны», — не раз заявляла ВПЗР. Но надо еще извернуться и наступить на горло собственной фальшивойлукавой песне, чтобы замена триллера-шарады на роман взросления, а интеллектуального квеста на роман угасания прошла безболезненно. И чтобы в самый неподходящий момент не вылез какой-нибудь багрово-фиолетовый рубец, ради которого создаются целые главы и даже отдельные части книги с обязательным троеточием в начале. Потому что если он появится — все пропало: и солнце, и летняя нега, и кузнечики скатятся в него, как в пропасть. А невинные философские размышления одного персонажа обязательно приведут к смерти двадцати других.

Среди них до сих пор не было ни ребенка, ни старика, — при всей своей циничности ВПЗР все же не людоедка. И ни одно престарелое или малолетнее существо не пострадало. Что, в общем, странно: ведь она не любит детей и терпеть не может стариков. За детьми и старика ми нужно ухаживать, посвящать им уйму времени, отрывать от себя хорошо прожаренные куски нежности и вкладывать им в рот. А ВПЗР сама не дура поживиться мясцом, она та еще гурманка.

Да и «Вино из одуванчиков» уже написано.

Все кузнечики оседланы и уведены в стойла. А ВПЗР достался утешительный приз в виде рубца от удавки на шее. В виде струнного карниза от штор, каминной кочерги или ножа, выписанного прямиком из Бирмы, которую теперь принято называть Мьянма. И еще много чего другого. Это другое наверняка было спрятано в кроличьей норе с зыбкими болотными стенами, я просто не решилась пройти вглубь. Ведь я не Алиса, не миллион других идиотоклегкомысленных девочек от десяти до сорока. Я литературный агент, и мне вполне достаточно взгляда из предбанника, чтобы понять: никаких новых — простых, ясных и нежных — романов не будет.

Не будет, не будет, — улыбается мне рубец улыбкой Чеширского кота: верхняя губа багровая, нижняя — фиолетовая, «Messageries-Maritimes», это последнее, что я вижу, прежде чем захлопнуть за собой дверь.

Лестница выглядит так же, и рисунки Кико на месте. Ничего не изменилось, следовательно — этот фрагмент полностью сформирован. И его с легким сердцем можно вставлять в сюжет, в описательную часть, предшествующую основному действию… Или завершающую основное действие. Я рассуждаю как литературный агент или как сумасшедшая, которой кажется, что она попала в голову писателя? В божественный гипоталамус, который отвечает за эмоции и воображение.

Как ни удивительно — второй вариант (с сумасшедшей, попавшей в голову) нравится мне гораздо больше. Он снимает с меня всякую ответственность за происходящее и позволяет наблюдать, оставаясь в относительной безопасности. Это — безопасность сна, где все вывернуто наизнанку и единственное, в чем можно быть уверенным: ты обязательно проснешься. И без травматических последствий для организма.

Первый вариант совсем не такой шоколадный.

Он отсылает меня к событиям трех последних дней, проведенных на странном маленьком острове, безлюдном, и не слишком гостеприимном. Без связи с внешним миром, в обществе парня, у которого не все в порядке с мозгами, и бывшей работодательницы, у которой не все в порядке с мозгами даже больше, чем у парня.

И с трупом в океанариуме.

И со стареющими прямо на глазах лодками…

Или — лодки ненастоящие? Фантомы лодок, пришвартовавшиеся к божественному гипоталамусу и решившие, что лучшего места для стоянки не найти.

А труп?

Он настоящий или нет?

Сходи и проверь, Ти. Сходи и проверь.

Кто сказал это? Я сама, больше некому. Сумасшедшая из писательской головы — за очередной культпоход в океанариум, а трезвомыслящий и осторожный литературный агент — против.

Я усаживаюсь на верхней ступеньке лестницы, откуда видна часть маленькой прихожей и совсем не виден комод с антикварной шкатулкой. Прежде, чем обхватить руками колени, я касаюсь дерева, из которого сложены ступеньки: оно вполне достоверно, как любое другое дерево. Твердое, темное, отполированное множеством ног, когда-либо поднимавшихся сюда. Для чего? Чтобы, отворив дверь, увидеть кроличью нору и багрово-фиолетовую улыбку «Messageries-Maritimes»?

Вряд ли.