Мария в поисках кита

У меня нет никакого желания смотреть в рисованные глаза, они неприятны. Это все, что я могу сказать, не отвлекаясь на подробности. Не классифицируя их.

Тушь на рисунке высохла окончательно, края сморщились и поднялись вверх: теперь листок кажется наполовину сожженным. Жаль, что только наполовину.

Я когда-нибудь выберусь отсюда или нет?..

Всего-то и надо, что спуститься на один пролет, миновать все хичкоковские камео (если они еще там), ободряюще помахать рукой Флоранс Карала с плаката «ASCENSEUR POUR L'ECHAFAUD»и покинуть, наконец, кроличью нору. Не факт, что я не окажусь в другой кроличьей норе, большего размера, но и оставаться здесь… Вот черт, зря я вспомнила о Флоранс с плаката.

Зря.

За плакатом стоит фильм, а за фильмом — режиссер. Тот самый, просто хороший и очень тонкий. Зачарованный музыкальной шкатулкой из детства; балеринкой, зеркалами, немудреным мотивчиком в три ноты… Мотивчик и сейчас играет.

Он играет. Сейчас.

До этого звук сидел взаперти в шкатулке, которую я не смогла открыть, — ведь у меня не было ключа. Но у кого-то он есть. Я предпочла бы французского мальчика. Или шведского мальчика. Или просто — мальчика, слишком маленького. чтобы причинить зло…

Никто не бывает слишком мал, чтобы причинить зло.

Так утверждает ВПЗР, уже сочинившая однажды историю про исчадие ада, не достигшее даже пубертатного возраста. Она очень гордилась этой психопатической историей, очень. Возможно, считая ее прелюдией к циклу нежных романов о детях, не дай им Бог быть написанными!.. Это моя лучшая книга, Ти, — не раз говорила она. — Недооцененная, правда, как и все другие мои книги. Но все впереди, придет и их черед. Все впереди.

Она все же ненормальная.

Завод в шкатулке кончается, мотивчик сходит на нет. А потом, спустя несколько секунд, дребезжит снова. Это означает лишь одно: шкатулку завели еще раз.

Кико!..

Он выглядывает из-за угла прихожей и снова скрывается за ним. И снова выглядывает. И снова скрывается, как будто играет со мной в прятки. В первый раз я вижу его не дольше мгновения (хотя его достаточно, чтобы понять: это Кико), затем он проявляется на подольше и дразнит меня своими разноцветными шнурками, вмонтированными в неподвижное, анемичное лицо.

Я стараюсь никак не реагировать на него и не предпринимаю никаких действий — это соответствует логике сумасшедшей, вообразившей, что она попала в голову писателя. И логике вполне вменяемого литературного агента тоже: вероятную опасность нужно сначала изучить и проанализировать, все остальное — потом.

Кико снова возникает из-за угла и больше не прячется за него. Он смотрит на меня снизу вверх, долго и пристально. А потом подносит пальцы к губам и растягивает их в подобии улыбки. То ли оттого, что расстояние между нами довольно значительно, то ли оттого, что рот его растянут чисто механически и ничего кроме пальцев и уголков губ больше не задействовано, я так и не могу сообразить, что несет его улыбка.

Кико рад мне?

Кико не особенно рад, но он — вежливый мальчик, а все вежливые мальчики улыбаются при встрече даже малознакомым людям?

Кико знает что-то такое, чего не знаю я?

Кико ничего не знает, но надеется, что знаю я?

Кико хочет открыть мне какую-то тайну или, наоборот, спрятать ее поглубже? Даже если вместе с ней придется спрятать поглубже и меня саму?..

Нет-нет, последний вариант никуда не годится. И он удручает обоих сразу — и сумасшедшую, и литературного агента. Конечно, будь я главной героиней романа, я бы не слишком переживала за свою судьбу, — для главных героев все обычно заканчивается хорошо, хотя и приходится пострадать для вида. «Вот было бы здорово оказаться главной героиней», — мечтательно закатывает глаза сумасшедшая. «Кое у кого есть больше прав на это», — парирует литературный агент.

Кико выглядит точно так же, как в кафе, где я оставила его. Насколько я могу судить, стоя на верхней ступеньке лестницы, И это намного хуже, чем если бы он был похож на недоделанный манекен из кроличьей норы. В том манекене реальным был только след удавки на шее. «Или любовно выписанным», — подсказывает мне сумасшедшая из суфлерской будки, являющейся по совместительству головой писателя.

Любовно выписанным, да. Невольно рождающим массу ассоциаций и приближенным к глазам до невозможности.

Отсюда, с верхней ступеньки, все еще нельзя понять, реален ли Кико или просто любовно выписан. Является ли он человеком из плоти и крови — или просто персонажем. Не исключено, что главным.

«Да, — подтверждает литературный агент, пять лет проработавший с одной из самых эксцентричных беллетристок, по которой давно плачет дуркачьи опусы могут вызвать оторопь у неподготовленного читателя. — Лучшего кандидата на роль главного героя не найти».

И это похоже на правду.

Если, конечно, посмотреть на Кико непредвзято (что в моем случае означает — с точки зрения ВПЗР). У него есть все, чтобы стать движущей силой нового романа:

он странный.