Мария в поисках кита

Я ведь хотела сделать это с самого начала, как только ключ соскользнул мне в ладонь. Еще там, в магазине, когда Кико ушел, и я осталась одна. Но разорвать руками с первого раза не получилось, а узел на шнурке оказался слишком тугим, будто окаменевшим. И засаленным, тащить такую пакость в рот — себе дороже. Можно было порыться в жестянках за прилавком, можно было заглянуть в ящики комода, стоящего в маленькой прихожей, — там наверняка нашелся бы относительно острый предмет, способный решить проблему багрово-фиолетовой дряни. Хотя бы и нож для бумаги — один из популяции ножей, к которой ВПЗР питает нежные чувства. Но мне и минуты лишней не хотелось оставаться в магазине — черт его знает, какой еще сюрприз он может преподнести, вдруг все двери разом окажутся заложенными кирпичами? Или за ними откроется проход в кроличью нору и никуда больше? Или — самая тухлая, магико-реалистическая вариация на тему — лабиринт, из которого нет выхода? Вдруг букинистический (к которому я уже привыкла) превратится еще во что-нибудь, как до этого сувенирная лавка Анхеля-Эусебио, без всяких видимых усилий, трансформировалась в букинистический?.. И хорошо, если это будет мастерская таксидермиста, не единожды описанная в вэпэзэзровских романах, — в ней я не потеряюсь. А если — океанариум с трупом Маноло в аквариуме, предназначенном для крупных живородящих рыб?

Перспектива оказаться в соседнем с Маноло отсеке меня вовсе не прельщает. Это намного, намного хуже, чем шнурок — пусть и багрово-фиолетовый.

Примерно так я размышляла, покидая магазинчик и унося ключ с собой. Но прежде чем покинуть его, я поставила шкатулку на прилавок, рядом с телефоном. И поколебавшись, еще раз сняла трубку. На этот раз никаких «сдохни, сдохни, сдохни» слышно не было.

Телефон молчал.

Бросив прощальный взгляд на хичкоковские cameo (неизвестно, увижу ли я их еще когда-нибудь), я вышла из букинистического.

Нет, единственная на Талего улица не изменилась, она была такой же пустынной. И все дома, насколько я могла запомнить их за несколько дней, стояли в том же порядке, и ничего сверхъестественного с их фасадами не произошло.

Изменилась только погода.

День, начинавшийся с ослепительного солнца и свежего ветра, скатился в сырые и пронизывающие сумерки. И резко похолодало. И это был самый настоящий холод, едва ли не арктический. Не будь я убеждена, что нахожусь на Средиземноморье…

А действительно ли я нахожусь на Средиземноморье?

Скорее, это больше похоже на Скандинавию. Если пойдет снег, я не удивлюсь. И вообще… Прежде чем двинуться с места (в какую угодно сторону), нужно дать себе слово… Нет, даже поклясться: что бы ни случилось, я ничему не удивлюсь. Только так, ничему не удивляясь, а принимая все как данность и условие игры, я смогу сохранить твердость духа и здравый смысл, так свойственный настоящей Ти. Какой она была до того, как приехала на гребаный Талего… И какой она оставалась на гребаном Талего — вплоть до сегодняшнего дня, до столкновения с лодками, уплыть на которых невозможно.

Ведь я — и есть настоящая!..

И я отдаю себе отчет в том, что все происходящее здесь — абсурдно. Как абсурдна мысль о внезапном глубоководном погружении в голову писателя, а это — не самый востребованный туристический маршрут. Настолько невостребованный, что еще не построена гостиница и не родился портье, у которого я могла бы разжиться брошюркой «Dark side of the writer's imagination». [42]Да и плевать, такую брошюрку я смогу состряпать и сама, как только мрак рассеется и самая гнусная из всех возможных альтернативных реальностей перестанет существовать.

Перестанет же она существовать когда-нибудь?

Здравый смысл и твердость духа (мои единственные союзники в этом зазеркалье, рыцари в легких доспехах, любители фиалок и поклонники творчества Жака Бреля) обнимают меня за плечи и шепчут на ухо: да.

«Да» — это все, что мне хочется услышать. Прежде чем поклясться: что бы ни случилось — я ничему не удивлюсь.

Для такой клятвы подошло бы зеркало, в котором отражается настоящая, твердокаменная и несгибаемая миляга Ти, но после женщин-китов в музыкальной шкатулке я испытываю отвращение к зеркалам. Отвращение и неясный страх.

А миляга Ти вполне может отразиться в каком-нибудь из окон, слишком мутных, чтобы увидеть то, что видеть совсем не обязательно. Да-да, окно подойдет — одно из тех, что не затянуты жалюзи.

Все окна затянуты жалюзи, все до единого, и я не помню — было ли так изначально, или…

Нет, так было изначально. И голову ломать нечего.

Сумерки не сгущаются, оставаясь серыми и какими-то ватными, а место так и не пришедшей темноты неожиданно занимает туман. Легкий, похожий на поземку, он стелется по земле, — и ступать по нему неприятно, как было бы неприятно ступать по сброшенной змеиной коже: кто знает, что может выползти из нее в самый последний момент?

Я ни в чем не уверена.