Мария в заповеднике

— Я же сказал, что не мог ждать и минуты. Разумеется, я сразу проломил голову так называемому владельцу, и когда принес эту вещь к себе на хату, поставил и включил ее, то без ложной скромности должен вам конфиденциально заявить: я ощутил себя самым сильным, самым умным, самым достойным человеком в Империи. Мне сразу показались какими-то пигмеями все эти несчастные, не имевшие в личном пользовании такой вот вещи, а сам я вырос в своих глазах до размеров великана! Я не представляю себе, что бы я стал делать в этом мире, если бы не видеомагнитофоны, кроссовки и автомобили… Я хочу сказать, если бы их не было у меня лично! Стоило мне один только раз прокатиться в машине — и ее владелец немедленно отправился в мир иной, и другого выхода у него не могло быть, потому что я уже не выпустил бы эту вещь у себя из рук. Это было бы противоестественно. Меня лихорадило, у меня был жар, у меня перед глазами плавали круги, и я не владел собой совершенно. Я вам еще и еще клянусь, Калиграфк, что я чист перед вами и всей нашей партией и что любая годная вещь, попавшаяся мне на глаза, будет стоить немедленно жизни ее так называемому владельцу, а понадобится взорвать всех ради бочки такого вот прекрасного коньяку, которым вы теперь меня угощаете, я взорву незамедлительно, меня ничто не сможет остановить… И до сих пор я даже не решил еще для себя окончательно, хорошо это или плохо, что я, наконец, покидаю жизнь, потому что, с одной стороны, я совсем еще не насытился ее вещами и винами, но с другой — меня сжигает изнутри настоящий адов огонь, я не могу больше видеть этих вещей, они заживо пожирают меня, и я не в силах больше терпеть эти муки…

— Вы святой! — воскликнул воодушевленно Калиграфк и протянул всю бутылку к нему в клетку…

Но Цаца не успел схватить ее своими цепкими, загребущими пальцами. В глубине дома послышались частые выстрелы и топот многих ног, обутых в дурные тяжелые сапоги. Через минуту к ним вломились охранники.

— Господин Прокурор! Господин Прокурор! В доме чужак! В доме лазутчик! — кричали они наперебой. — Разрешите осмотреть камеру, он должен быть здесь…

Охранники принялись стегать вдоль голых стен залы как рыбки в аквариуме, наталкиваясь друг на друга. Цаца и Прокурор в страхе оглядывались по сторонам, и в этот момент кто-то из его людей выпустил очередь по вентиляционному окну, подпрыгнул, ухватился за край руками, подтянулся к потолку и заглянул внутрь дыры.

Увлеченные своим делом, остальные не сразу обратили внимание, что их товарищ как заглянул туда, так до сих пор и висит там неподвижно. Наконец его нелепое положение стало привлекать внимание сначала одного, потом другого, и вдруг, все остановились, замолчали и в страхе воззрились на свесившееся сверху обездвиженное тело себе подобного.

Наконец, кто-то передернул затвор и направил автомат к потолку, в сторону отдушины — и в этот миг тело оборвалось. А если быть точным, оно — отлетело, и отлетело с такой силой, что увлекло за собой на пол еще десяток солдат. И немедленно следом из дыры вылетел страшный окровавленный ком биомускулов. Что-то ужасное обрушилось на охранников и мгновенно по направлению к двери из них образовалось нечто вроде лесной просеки. Стоны и крики раненых наполнили дом. Никто не мог сообразить, что, собственно говоря, на них напало? С большой натяжкой можно было бы утверждать, что это был человек. Существо сметало все на своем пути, стремясь к выходу, но, кажется, оно не находило для этого дверей. Оно носилось по лестницам и комнатам, вышибая перегородки потоньше и расшибая головы попадавшихся на его пути о те, что потолще. Может быть, только пять минут продолжалось это страшное разрушение, но в доме не оставалось уже ни одного целого предмета, ни одной живой души. Наконец, погас и свет, что-то где-то в последний раз рухнуло далеко в глубине — и сразу все стихло. И только долгий, одинокий вой Цацы-«младенца» разнесся эхом по всему Сараю…

*

…Пер залил раны Дермоту хирургическим клеем «живучка».

— Пули вытащишь сам, — сказал он. — Как тебя угораздило забраться туда?!

— У меня был приказ, — проворчал Уэлш. — Между прочим — твой, если мне не изменяет мозг.

— Я тебя просил только побывать в Усадьбе и, если тебе не изменяет мозг, просил быть осторожней, потому что рядом — личная охрана Калиграфка.

— Но мне ведь надо было ее преодолеть, чтобы попасть в этот сарай.

— В какой… сарай, Уэлш? — удивился Пер.

— Который они охраняли, как и было сказано, — ответил Уэлш.

— О боже, Дермот! Усадьба не охраняется! Да ты же вместо Усадьбы попал в дом к Калиграфку!

— Но там больше не было никакой Усадьбы, Пер! Только… какие-то… развалины, слева… — неуверенно добавил Уэлш.

— Это и есть Усадьба, место Священного Обряда аборигенов… Проклятье… мало того, что ты рисковал смертельно не из-за чего, но теперь нам туда до завтра вообще не попасть, и мы ничего не узнаем заранее о женихе…

— Я полчаса лично наблюдал и слышал, как его исповедовал сам Прокурор Калиграфк, — возразил Дермот. — Он сейчас в клетке, в доме у Прокурора. Это тот, приговоренный, которого привезли утром…