Мария Валевская

Я столько плакала сегодня, что у меня нет слез, чтобы оплакать Вас и Антония. Но прошу верить мне, что при мысли о разлуке с вами обоими я невыразимо страдаю. Вы так далеко от меня, что я чувствую, как будто у меня что-то вырвали из сердца и из тела. Благослови господь вас обоих!

Ваша жена на всю жизнь

Мария.

Из измененного текста видно, что Мария готова была уклониться от второго свидания с Наполеоном. Из книги "Мария Валевская - польская супруга Наполеона" мы узнаем, что она пыталась даже бежать из Варшавы (отсюда в письме слова о дезертирстве), но ее перехватили.

Второе свидание в Замке начинается в гнетущей атмосфере. Император озабочен, хмур. Он встречает Марию почти невежливо: "Наконец-то вы пришли, а я уж и не ожидал вас увидеть". Он помогает ей снять плащ и шляпу, усаживает в кресло, после чего, стоя перед нею, строгим голосом требует оправданий. (В словах императора много места занимает та самая легендарная встреча в Блоне.)

"Зачем она приехала в Блоне? Почему старалась пробудить в нем чувство, которого сама не разделяла? Почему не приняла драгоценности? Что с ними сделала? Он связывал с этим подарком надежды на столько радостных минут, а она лишила его этого..."

В какой-то момент он ударяет себя по лбу и восклицает: "Вот она, настоящая полька. Вы укрепляете меня в мнении, которое у меня было о вашем народе!"

Мария, потрясенная этим восклицанием, этими его словами, шепчет: "Ах, сир, какое же это мнение?"

Тогда он разражается длинной тирадой: "Он считает поляков вспыльчивыми и легкомысленными. Всё делают спонтанно, ничего по плану. Энтузиазм горячий, шумный, минутный, но и тем не умеют ни управлять, ни сдерживать. И этот портрет - ее портрет. Разве она не помчалась в Блоне, как сумасшедшая, чтобы увидеть, как он проезжает мимо? Она покорила его сердце этим взглядом, таким мягким, этими словами, такими страстными, а потом исчезла. Тщетно он искал ее, а когда нашел, когда она наконец появилась... то была как лед. Но пусть она знает, что, когда он видит невозможность чего-то, стремится к этому с еще большим рвением и добивается своего...

Сопротивление, оказываемое ему, оскорбляет его сердце..."

Постепенно он приходит в сильное возбуждение, гнев, не то настоящий, не то наигранный, ударяет ему в голову:

"Я хочу! Ты хорошо слышишь это слово? Я хочу заставить тебя, чтобы ты полюбила меня. Я вернул к жизни имя твоей родины, она теперь существует благодаря мне.

Я сделаю больше. Но знай, как эти часы, которые я держу в руке и которые разбиваю сейчас на твоих глазах, - имя ее сгинет вместе со всеми твоими надеждами, если ты доведешь меня до крайности, отталкивая мое сердце и отказывая мне в своем".

Она цепенеет от его ярости, теряет сознание. "Глаза его разили меня, цитирует дословно записки своей прабабки граф Орнано. - Мне казалось, что я вижу страшный сон, всей силой воли я хотела очнуться, но хищность его взгляда приковала меня. Я слышала стук его каблуков, бьющих в несчастные часы. Я вжалась в угол дивана... холодный пот струился по мне, я дрожала..."

"...бедная женщина падает на пол... - кончает эту сцену Массой. - А когда приходит в себя, она уже не принадлежит себе. Он рядом с нею и отирает слезы, которые капля за каплей текут из ее глаз".

Вот, значит, как все свершилось: с простого насилия начался один из знаменитейших романов истории! Так во всяком случае изображает дело Валевская. Не Массой же это придумал.

Польские биографы Валевской Гонсёровский и Васылевский тактично умолчали в своих книгах об этом щекотливом эпизоде, зато во Франции к нему обращаются часто. Три года назад по парижскому телевидению и на страницах популярного женского журнала "Мари-Клер"

вели на эту тему любопытную дискуссию два известных историка-биографиста Андре Кастелло (автор известных биографических книг по наполеоновской эпохе "Жозефина" и "Бонапарт" и Ален Деко. Привожу наиболее существенные фрагменты этой беседы.

Начинает Андре Кастелло, явно симпатизирующий Валевской. Он определяет Наполеона, как "одного из величайщих людей всех времен", но его поступок с обморочной Марией считает "поведением, достойным скорее солдафона, чем монарха". Ален Деко старается оправдать поведение императора "его недостаточным умением вести себя с женщинами". Далее я привожу дословно:

Кастелло: Вы хотите сказать мне этим, что Наполеон никогда не умел разговаривать с женщинами иначе, нежели расспрашивая каждую, как рекрута, что всегда был с ними неловок и озабочен, что бессознательно и беспричинно становился с ними невежлив? Вы хотите сказать, что в молодости и в зрелый период имел мало возможности бывать в женском обществе, что не был воспитан женщинами и для женщин, что у иного человека это можно бы назвать стыдливостью и что именно это и привело к совершению постыдного и непристойного поступка?

Деко: Разумеется, в поисках оправдания поступка императора я мог бы привести все эти агрументы, потому что, конечно же, я отнюдь не одобряю того, что вы называете почти постыдным поступком.

Кастелло: Почти? Просто - постыдный поступок, да...