Мария Волконская: «Утаённая любовь» Пушкина

Разговоры поселенцев о близкой амнистии были восприняты М. С. Волконским саркастически: «Великие люди в страшной ажитации — 25-летие!»^[920] Характерно и его признание в письме к А. Н. Раевскому от 23 января 1850 года: «Вы мне советуете не мечтать о несбыточном усовершенствовании мира, бояться германской умозрительности и пр.; поверьте, дядюшка, что у меня такое отвращение от всего этого, в особенности же от политики, что я никаких политических книг никогда и в руки не беру, а русские газеты читаю для того только, чтобы знать, что на свете делается»^[921].

Старик Волконский, внимая подобным речам Михаила, мрачнел и только сокрушенно вздыхал: эх, откатилось яблоко от яблони чуть ли не на версту…

В 1853 году генерал-губернатор H. Н. Муравьев вознамерился отправить своего протеже по казенной надобности в Россию, однако эта поездка, столь многое сулившая Михаилу Сергеевичу, в последнюю минуту сорвалась^[922]. Волконский-младший тогда очень расстроился — но горевал недолго. Служа «отлично-благородно», разумно пользуясь высоким покровительством, он был уверен, что рано или поздно покинет тесную Сибирь и сделает карьеру, войдет — ворвется — в элитное сообщество империи.

Вечерами, случалось, Мария Николаевна слушала мечтательные рассказы Мишеньки. Княгиня видела его горящие глаза, воодушевлялась в эти минуты сама, и что-то подсказывало ей: иркутские надежды сына обязательно сбудутся…

Незаметно выросла и дочь княгини — Елена Сергеевна, Нелли. (Теперь мать иногда называла ее Нельгой.) Девушка по праву считалась одной из первых красавиц города. Внук Марии Николаевны, князь С. М. Волконский, спустя десятилетия писал о ней: «Редкой красоты, живая, блестящая, обворожительная в обхождении, она была всеобщая любимица; мужчины, женщины, старушки, дети — все ее боготворили; и до глубокой старости, в параличе, без ног, в колясочке, без руки, без глазу, она до восемьдесят четвертого своего года оставалась кумиром всех окружавших ее. Я еще не встречал человека, знавшего ее, который не произносил бы ее имени иначе, как с глазами к небу и с поднятыми плечами, — так, как говорят о чем-то, подобного чему не было и не будет. Можно себе представить, что это было в юности»^[923].

А в юности заневестившаяся Нелли была, разумеется, еще восхитительнее. Правда, иногда она выказывала «некоторое пренебрежение к внешним формам жизни, к светским обычаям»^[924], что, по всей видимости, явилось следствием долгого пребывания в глуши, вдали от крупных городов и салонов. Мать, притворно напуская на себя строгость, слегка журила ее за это. «Нельга, наблюдай за своей манерой держаться, не возвышай голоса, не смейся громко, не стучи, когда ходишь», — наставляла княгиня дочь в одном из писем^[925]. Но и в раскованности Елены Волконской окружающие находили трогательный шарм.

Вокруг нее на вечерах увивались кавалеры, ей завидовали губернские нежные девы, а люди опытные, перебирая в углу залы карты, уверенно предрекали Нелли блестящую (по сибирским понятиям) партию. И никому из жителей Иркутска не могло прийти в голову, что очаровательной девушке вскоре доведется «понести крест едва ли не в ту же меру, как и родителям»^[926].

Если покровителем Мишеля Волконского стал генерал-губернатор H. Н. Муравьев, то судьбу юной дочери взялась определить сама Мария Николаевна. Некогда (четверть века назад!) она вышла замуж за предложенного отцом человека, «видного генерала», — теперь же, словно продолжая фамильную традицию Раевских, княгиня подыскала видного и выгодного (как ей казалось) жениха для Нелли.

Им оказался Дмитрий Васильевич Молчанов, воспитанник престижного петербургского Императорского Училища правоведения, чиновник при генерал-губернаторе Восточной Сибири. Придирчивый выбор княгини Волконской был вполне одобрен и ее сыном. «Привлечение в семью политически благонадежного Д. В. Молчанова в качестве мужа Нелли устраивало, с точки зрения М<арии> Н<иколаевны>, не только дочь, но и сына, будущее которого ее особенно беспокоило, — утверждает О. И. Попова. — Положение Миши, как она полагала, упрочивалось родственной связью с Молчановым, которому так усиленно покровительствовал, не без влияния самой М<арии> Н<иколаевны>, Муравьев»^[927]. (Кстати, генерал-губернатор и его супруга всецело поддерживали политику княгини Волконской в отношении этого брака.)

Расчет, безусловно, присутствовал в действиях княгини, однако она усматривала в Молчанове и несомненные человеческие достоинства. Мария Николаевна настаивала, что он «существо самое бескорыстное и самое благородное»^[928]. Самому же Дмитрию Васильевичу она однажды искренно написала: «Бог в своей доброте послал Вас в мою семью»^[929].