Мария Волконская: «Утаённая любовь» Пушкина

Княгиня же Волконская настаивала, что поэт был попросту лишен дара простой человеческой любви.

Но в мемуарах Марии Николаевны есть и другие нюансы, которые биографу желательно уловить. Так, она на всю жизнь запомнила, что Александр Пушкин в Гурзуфе «особенно любезничал» с Екатериной Раевской (Орловой). Да и приговор ревнивой «старухи» («В сущности, он любил лишь свою Музу…») не только суров, но и преисполнен горечи.

Это — уже не о «нашем великом поэте» (выделено мной. — М. Ф.), а о ее Пушкине. Тут, что называется, «заметы сердца» (VI, 3).

Кое о чем говорит и сбереженный княгиней «перстень верный».

…Я знаю, ты мне послан Богом,
До гроба ты хранитель мой… (VI, 66).

Некогда, приехав в Одессу, Машенька Раевская написала ему что-то в этом духе.

Конечно, годы и обиды сделали свое дело — но обиды и годы, похоже, так и не превратили бывшее в ничто.

Глава 19 СЛЕДЫ НА ПЕСКЕ

…Дней прошлых гордые следы.

А. С. Пушкин

После смерти внука, Сашеньки Кочубея, такой ранней и такой нелепой, княгиня Мария Николаевна Волконская лишилась последних сил, утратила саму волю к жизни, стала постепенно и необратимо угасать.

«Теперь она была старушка, с гладко причесанными волосами, только на ушах закрученными в два локона, — писал ее внук. — Седины не было; белый кисейный чепец обрамлял серьезное лицо и ложился концами на бархатную кацавейку. Остался прежний рост, остались удивительные глаза. В них осталась прежняя грусть и было много нового страданья и много новой мысли»^[1022]. Так выглядела княгиня Волконская на одной из фотографий начала шестидесятых годов. (Позднее, в 1873 году, известный итальянский художник Н. Гордиджиани сделал с этой фотографии выразительный портрет Марии Николаевны.)

В Воронках стояла тогда та тишина, которую испокон веку принято называть кладбищенской, — и в тишине, на прогулках, ей хорошо думалось…

В траурные дни княгиня Мария Николаевна вдруг остро почувствовала, что она больше не хочет присутствовать при умирании близких ей людей, слышать «Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, усопшему рабу Твоему…», что ей невмоготу хоронить моложавых и юных. Она, старуха, чересчур загостилась на белом свете. Да и насущные дела были ею практически завершены, осталось лишь подвести итоги…

Итоги подводились тут же, на садовых дорожках, в уме — и в целом они удовлетворяли Марию Николаевну.

Княгиня сделала все от нее зависящее, чтобы ее дети были людьми родовитыми и обеспеченными. Им не придется заботиться о куске хлеба — Миша и Нельга смогут вести достойную, безбедную, независимую жизнь.

Сын, князь Михаил Сергеевич, удачно женился и уже обзавелся потомством, он на виду у высшего начальства и идет в гору, давеча получил Владимира 4-й степени. О будущем Мишеля Мария Николаевна, кажется, могла не беспокоиться^[1023].

Дочь, потеряв недавно ребенка, пребывала в глубокой скорби — но у нее есть Сережа, но она счастлива подле Кочубея, боготворит обоих, а Николай Аркадьевич души не чает в супружнице. Значит, и здесь все как-нибудь перемелется, все еще впереди. У Нелли наверняка будут и обворожительные малыши, будет и безбурный, устроенный, не похожий на материнский, век^[1024].

Не пропадет и вдовствующий Сергей Григорьевич: о нем так трогательно пекутся дети, его так уважают в обществе. Да и молодой государь постоянно вспоминает о настрадавшемся непутевом старике, царские милости воистину беспредельны. Того и гляди, сбудется заветная мечта мужа и с него снимут полицейский надзор^[1025]. Впрочем, ему и сейчас, под формальным надзором, живется весьма привольно, особенно в отдаленном Фалле, у Мишеля и Лизы, где он пишет мемуары.

У Александра Викторовича своя семья, собственные радости и печали. Княгиня благодарна ему за прошлое — а Поджио должен быть признателен Волконским за неизменную дружбу и поддержку (да и за теплое местечко, приносящее средства к существованию).

Воспоминания, пусть и неумелые, отрывочные, ею таки написаны.

Архив (при участии мужа) заблаговременно разобран, приведен в надлежащий порядок (и кое-что, касающееся только ее, попутно уничтожено).

Она едва не упустила очень важное: с мучительными сомнениями насчет Пушкина тоже покончено — и тоже в срок.

Иначе говоря, княгиня Волконская ничего не должна этому миру — да и мир обойдется без княгини.

А посему ей пора и честь знать.

Увы! на жизненных браздах
Мгновенной жатвой поколенья,
По тайной воле Провиденья,
Восходят, зреют и падут;
Другие им вослед идут… (VI, 48).

Memento mori. Мария Николаевна издавна, еще с сибирских времен, готовилась к смерти — и вот теперь, в Воронках, на исходе шестого десятка, была совершенно готова.

В этом-то и заключалась ее «новая мысль», зародившаяся и окрепшая в осенних аллеях воронковского парка.