Марикита

Кокардас, будучи истинным сыном своего века и человеком, часто глядевшим в лицо смерти, не испытывал ни малейшего почтения к павшему врагу: недаром он столь презирал его живым. Так что, вероятно, не стоило удивляться спокойствию гасконца. Он подошел к Палафоксу, валявшемуся посреди коридора, (Лагардер поспешил вышвырнуть его прочь из своей комнаты), взвалил труп на плечи и вспомнил ту ночь, когда они с лысеньким тащили на себе пьяного Барбаншуа; впрочем тот был потяжелее и не такой противный.

С заупокойными молитвами было покончено; служанка, не дожидаясь приказа, принялась мыть окровавленные плиты пола, а Кокардас вернулся к своим бутылкам. С его точки зрения, все кончилось как нельзя лучше. Только он раскрыл рот, чтобы кликнуть предательницу-байонку и хорошенько отругать ее, как женщина сама бросилась ему в ноги, умоляя о прощении; разразившись слезами, она откровенно рассказала обо всем, что произошло между нею и Жандри.

Впрочем, служанка, не колеблясь, скрыла кое-что из того, что касалось Паспуаля (да и найдется ли на свете женщина, ни разу не солгавшая?). Прибегнув к десятку уловок, она стремилась доказать, будто запирала Паспуаля только ради спасения его драгоценной жизни: ведь ожидалась такая грозная битва! Амабль плавал в океане блаженства; гасконец же не собирался верить этим россказням.

– Черт возьми! – возмущенно сказал он. – Коли так, барышня, то и заперлась бы с ним вместе! Кстати, зачем ты пробиралась к окну, да еще назвавшись хозяйкой?

– Я была как безумная, – ответила байонка. – Я просто сбежала, не хотела видеть этих ужасов, в которых была отчасти повинна. Вы меня наказали, и это было справедливо. Но я раскаиваюсь, так простите же меня!

Влюбленный нормандец не выдержал. Он схватил толстушку в объятия и прижал к своей тощей груди, не обращая ни малейшего внимания на издевательские реплики Кокардаса. Тогда гасконец, иронически ухмыляясь, обратился к своим верным подружкам-бутылкам и принялся сосредоточенно поглощать их содержимое.

Итак, решено было хранить молчание по поводу соучастия байонки, тем более что через несколько часов маленький отряд должен был уехать. И Паспуаль, объявив о прощении, запечатлел нежнейший поцелуй на ее могучем затылке.

– Давай-давай, – ухмыльнулся Кокардас, – предавайся удовольствиям! Подумаешь, ерунда какая: оставил пост, не пришел на помощь друзьям, и чуть не допустил похищения мадемуазель де Невер и смерти Лагардера! Все это мелочи в сравнении с прелестями твоей толстухи!

– Да, это правда, – покаянно прошептал Паспуаль. – Но ведь ничего же ни случилось, слава Богу; у нас даже стало двумя врагами меньше, а я… я был так счастлив… целый час!

Но тут появилась Хасинта и прервала нежные излияния влюбленного нормандца, отправив раскаявшуюся служанку к горшкам и сковородкам. Басконку можно было сравнить с капитаном, желавшим никогда не покидать мостик: недаром она поднялась с первыми лучами зари.

Скоро в залу вошли Лагардер, Шаверни, Навай и дамы. Аврора была немного бледна; принцесса тоже еще не до конца оправилась от пережитого ночью волнения; и только отважная Флор по обыкновению улыбалась.

– Когда же кончатся наши злоключения, Анри? – спросила Аврора. – Я начала было чувствовать себя увереннее, мне даже показалось, что я стала сильнее… Но сейчас я снова боюсь.

– Все уже позади, дитя мое. Через час мы уедем отсюда и быстрее ветра помчимся в Париж.

– Почему? Значит, нам есть, кого остерегаться?

Граф наклонился и прошептал ей на ухо:

– Нет, но в конце пути нас ждет счастье.

– Ты прав, – с улыбкой призналась она. – Тогда поторопимся. Когда бы мы ни прибыли, нам все равно не удастся приехать слишком рано.

Шаверни и Флор думали в точности то же самое, но об этом говорили только их взгляды. Словом, из всех присутствующих лишь один с радостью задержался бы на денек, а то и на недельку: это был бедняга Паспуаль, которому прошедшую ночь, верно, суждено было вспоминать всю оставшуюся жизнь. Все уже собрались в дорогу, и только нормандец куда-то исчез. Кокардасу пришлось отправиться на поиски и самым жестоким образом вырвать его из объятий чувствительной толстушки.

– Ну, где он опять застрял? – спросил Шаверни.

Бедный Амабль покраснел до ушей и нечленораздельно пробормотал что-то в свое оправдание.

– Дружище влюбился до безумия, – ответил Кокардас. – Знаете ли, господин маркиз, с кем поведешься… Он, верно, с вас взял пример. Но вот загадка: как этот худой нормандский баран может нравиться прекрасному полу?

– Так я и раскрою тебе мой секрет, – буркнул нормандец. – Как же, охота была!

– Браво, Паспуаль! – воскликнул Шаверни. – Да здравствует любовь, во славу Божию! И если найдешь себе башмак по ноге…

– За башмаком дело не станет, – хитро улыбнулся нормандец, – так что как только господин граф мне позволит, я тут же посватаюсь.

– Неужто ты женишься, дурная твоя голова? А с беднягой Кокардасом что будет?

– Тоже женишься…

– Кто, я?! Да никогда! Да разрази меня гром! Да сохрани меня Господь! Женитьба – это не для меня. Чтоб я отказался от вина, Петронильи и веселых девчонок?!