Marilyn Manson: долгий, трудный путь из ада

Иногда мы отправлялись в городской парк – пострелять в детвору, гоняющую в футбол. У Чэда до сих пор шарик под кожей груди – просто когда мы не могли найти мишень, то стреляли друг в друга. На сей раз мы не стали отдаляться от дома – решили посбивать птичек с веток. Страшное дело, конечно, но мы бы маленькие и нам на это было наплевать. В тот день я жаждал крови, и, к несчастью, на пути нам попался белый кролик. Меня охватило неизмеримое желание выстрелить в него. Потом пошёл посмотреть, что с ним стало. Он ещё не умер, из глаза сочилась кровь, пропитывая белую шёрстку. Он смиренно открывал-закрывал ротик, вдыхая воздух в последней отчаянной попытке выжить. Впервые в жизни я расстроился из-за убитого мною зверька. И я прекратил его страдания большим плоским камнем, который с хрустом превратил его в месиво. Я очень близко подошёл к ещё более жестокому уроку убийства животных.

Мы побежали к дому, у которого мои родители ожидали в кадиллаке Coupe de Ville – отрада и гордость моего отца с тех пор, как он устроился менеджером магазина ковров. В дом за мною он не заходил почти никогда, кроме тех случаев, когда это было ну прям совсем необходимо. Он и с родителями своими редко когда разговаривал. Обычно просто ждал у дома, как будто боялся снова пережить что-то, что происходило в этом доме в его детстве.

Наш дом на две семьи, в нескольких минутах езды всего лишь, вызывал клаустрофобию никак не меньшую, чем жильё дедушки и бабушки Уорнеров. Моя мать когда вышла замуж, то вместо того, чтоб покинуть родительский дом, перевезла своих родителей в Кентон, штат Огайо. Так что они, семья Уайеров (моя мать – урождённая Барб Уайер (имя матери Мэнсона Barb Wyer звучит почти как barbed wire – колючая проволока, – прим. пер.)) жили прям в соседнем доме. Добродетельные люди из сельской местности (отец называл их деревенщиной) в Западной Вирджинии, он – механик, она – растолстевшая домохозяйка на таблетках, которую родители запирали в шкафу.

Чэд заболел, поэтому примерно неделю меня не возили в дом родителей отца. Хотя я чувствовал отвращение, но любопытство моё по поводу дедова порока ещё не было удовлетворено. Чтобы убить время до возобновления расследования я играл во дворе с собакой Алюшей, единственным моим другом, не считая Чэда. Алюша – аляскинский маламут размером с волка и яркой отличительной чертой: глаза у неё были разного цвета, зелёный и синий. Игры дома, правда, сопровождала своя паранойя – с тех пор как сосед Марк вернулся домой на каникулы Дня благодарения из военного училища.

Давным-давно Марк был эдаким толстеньким мальчиком с грязными под горшок стриженными волосами. Но я смотрел на него снизу вверх, потому что он на три года старше и гораздо более буйный. Я тогда частенько видел, как он на своём участке бросает камни в свою немецкую овчарку или засовывает палочки ей в попу. В возрасте восьми-девяти лет я с ним подружился – по большей части из-за того, что у них в доме было кабельное телевидение, а мне нравился «Флиппер». Комната с телевизором располагалась в подвале, и там же – кухонный лифт, на котором сверху спускали грязное бельё. Когда «Флиппер» заканчивался, Марк выдумывал всякие игры вроде «Тюрьмы», суть которой заключалась в том, что мы втискивались в этот кухонный лифт и делали вид, что сидим в тюремной камере. Причём тюрьма эта оказалась совершенно необычной: охранники там такие лютые служили, что не разрешали заключённым иметь при себе ничего вообще, даже одежду. И вот когда засели в этом лифте, притиснувшись друг к другу, Марк гладил моё тело и попытался сжимать и ласкать мой член. Несколько раз такое происходило, я не выдержал и рассказал маме. Она сразу же пошла к его родителям, и те, хоть и заклеймили меня лжецом, отправили Марка в военную школу. С тех пор наши семьи стали злейшими врагами, а я всегда чувствовал, что Марк винит меня в том, что я возвёл на него напраслину, из-за которой его отослали из дому. С момента возвращения домой он мне ни слова не сказал. Просто зло пялился на меня из окна или из-за забора, и я жил в постоянном страхе, что он изобретёт какую-то месть, отыграется на мне, моих родителях или нашей собаке.

Так что вернуться к бабушке с дедушкой на следующей неделе – это принесло некоторое облегчение. Мы с Чэдом снова стали играть в детективов, и теперь мы твёрдо решили разгадать загадку деда – раз и навсегда. Осилив полтарелки бабушкиной готовки, мы принесли извинения и направились в подвал. С верхних ступенек мы услышали жужжание поездов. Ясно: он – там.

Затаив дыхание, мы вглядывались в помещение. Дед сидел к нам спиной, мы видели его вечную сине-серую фланелевую рубашку, вытянутую шею с жёлто-коричневым обручем и пропитанную потом майку. Белая эластичная лента – тоже уже почерневшая – удерживала металлический катетер над его адамовым яблоком.

Джек Уорнер