Марина

А я не намерен ему сочувствовать. Он мне не сочувствовал. И правильно делал, кстати. Если бы мне тогда кто посочувствовал, то я бы под горячую руку мало чего не натворил бы. Так почему я должен платить за свои пакости, а он — нет? Ах, он ребенок? Выгодно. Спать с девушкой он не ребенок, а жениться ребенок? И вся шея в помаде. Значит, правду говорят, что он спутался с Крошкой Цахес? А может, с другой? Жанка, конечно, его оправдывает. Она не любит Маринку. Вот только интересно — за что? Она говорит: «Маринка не женственна, не умна, не способна создать семью. И вообще, мол, все У Маринки «от живота», талант то есть, а она, дескать, вообще не знает, бедняга, что она делает, и скоро сковырнется, если уже не сковырнулась». Мне нравится, как бойкие девочки, вроде Жанки, расставляют ярлыки. Уж Даже если человек, который им не по нраву, талантлив, так они и этот талант как–нибудь да оскорбят. Как–нибудь да низведут до своего уровня.

Стасик морочил мне голову всю ночь. Договорился до того, что Маринка ханжа и кроме штампа в паспорте ей ничего не надо. Удивительно, как рассуждают эти неханжи: им, дескать, все равно, есть штамп в паспорте или нет. А если тебе все равно, так пусть он у тебя будет, и девушке будет легче, и вообще… Но в том–то все и дело что им тоже не все равно, им штамп не нужен. Они как бы холостяки, ни за что не отвечающие. Однако им еще и сочувствуют. Мне никто не сочувствовал, хотя я считаю, что наши с ним поступки стоят один другого.

Идти в институт Стасик отказался. Как же! Он провел такую беспокойную ночь! А что я из–за него не спал — ничего.

— Стасик, зря ты так, — сказал я, — тебе сейчас лучше бы пойти.

— Мне не до рассуждений! — заявил он и завалился спать на мое место, потому что то место, которое в начале учебного года дали ему, было уже занято.

В институт я пришел гораздо раньше обычного, на скамейке под лестницей сидели Игорь с Ксаной, Лаура и Валька Ермакова, по вестибюлю шлялись старшекурсники. Мне вроде бы полагалось подойти к своим, но из–за Лауры я не мог. Я рядом с ней чувствую себя не в своей тарелке. Мне кажется, что каждый мой жест, каждое мое слово должны вызывать в ней злобу и недоверие. Вот я скажу что–нибудь, а она вдруг ответит: брось ты притворяться, уж я–то знаю, какой ты. И ведь понимаю, что не скажет она так, но боюсь. И делаюсь при; ней таким идиотом, что самому себя стыдно. Уж лучше не подходить. Кстати, тут же крутилась Кириллова Эммочка. Эммочка ко мне хорошо относится. Да и я ее уважаю. Кирилл просто как–то удивительно умеет окружать себя прекрасными женщинами: и его мама, а теперь во Эммочка. Помню, он поначалу злился на меня, что я да Эммочке его адрес. А почему я должен был не давать Но теперь, кажется, все в порядке. Он и палец о палец не ударил ради Эммочки, она все сама себе устроила. Хотел бы я, чтоб и мне попалась девушка, которая сама все решит и устроит. Я все–таки не очень богатый внутренне человек, потому–то меня так и раздражали раньше всякие там чувства у других. Я не верил, потому что сам не очень способен чувствовать. Как ни странно, я в это поверил из–за Лауры. Она так изменилась, такая стала серьезная и даже красивая, не врет и не болтает. Только вот что она чувствует — вопрос. Что она там думает? Но теперь к ней не подойдешь и не спросишь. Все. Я–то, дурак, думал ее осчастливить, сделать предложение. Нужно оно ей.

Ну хоть бы на секундочку влезть в ее шкуру и узнать, что она обо мне думает. А если какую–нибудь гадость или, того хуже, совсем ничего?

— Клим, привет, — сказала Эммочка, — иди сюда, я тебе кое–что скажу…

Вид у Эммочки был загадочный. Она схватила меня за уши, притянула к себе и затараторила:

— Слушай, Клим, тут ходит Крошка Цахес, она хочет увидеть Маринку. Скажи Ксане, чтоб она отозвалась на Маринкино имя, уж мы посмеемся…

Я понимал, что это какая–то девчоночья чепуха и мужчине неприлично в ней участвовать, но отказать Эммочке не мог.

Пошел под лестницу, пробубнил всем «здрасьте» и отозвал Ксану:

— Эммочка сказала, чтоб ты отозвалась на Маринино имя. Крошка Цахес хочет знать, кто у нас Марина.

— Ах стерва! — завопила Ксана. — Мало того что она довела Маринку до больницы..,

— Как… до больницы?

— Увезли сегодня утром с воспалением легких. Мне какой–то ее приятель звонил.

Ксанка, как всегда, преувеличивает. До воспаления легких Крошка Цахес никак Маринку довести не могла. Но то, что Маринка в больнице, — не пустяки. А Стасик рассуждает про свои поруганные чувства. Им, с чувствами, можно делать пакости, их чувства все понимают и оправдывают.

— Да чего ты отсвечиваешь, садись с нами, — сказала Ксанка и пихнула меня на скамейку, а сама выставилась, готовая к бою.

Я сидел, зажатый между Ермаковой и Лаурой, и боялся вздохнуть. Видел только щеку Лауры, которая медленно, но верно наливалась пунцовой тяжестью. Мочка ее уха светилась перед моим скошенным в ее сторону взглядом, отвести его я не мог.

— Марина! Морозова! — раздался звонкий крик Эммочки. Она кричала как в лесу.

— Что? — не своим голосом ответила Ксанка и пошла на голос.