Марина

— Нет, не скажу! Ты запрещаешь!

— Ну и спи тогда, и не мешай.

— Ладно, скажу.

— Нет, не надо уж.

— Скажу, вот и скажу. Я… я волновался.

— То есть?

— Я и правда представил, что у меня ребенок. У меня и у тебя. От тебя ребенок.

— От меня? То есть как это?

— Ну, у тебя от меня ребенок, и мы ему покупаем ползунки… —

— Ты, идиот, если ты сейчас же не замолчишь!..

— Спокойной ночи.

Но уснуть им не удалось. Квартиру разбудили звонки, вся дюжина коммунальных звонков трезвонила оптом и в розницу. Либо случился пожар, либо звонил какой–то пьяный, сумасшедший, нахал.

Соседи в кальсонах и ночных сорочках выскочили в коридор, но открывать не решались. Марина, а за ней Стасик под всеобщими взглядами прошли к двери.

— Кто там? — звонким от страха и напряжения голосом спросила Марина.

— Мне Морозову Марину, — ответил безмятежный женский голосок.

Марина открыла дверь. На пороге стояла незнакомая девушка, одетая так, как одеваются только для показа мод.

— Я была в общежитии, но на меня не хватило места. Мне сказали ехать к тебе. Зовут меня Жанна.

— Марина, — хриплым петухом отозвалась Марина. — А это Стасик.

Извиниться перед жильцами Жанна не подумала, это сделал за нее Стасик, он же понес и огромный, невиданный по размерам чемодан.

Жанна вошла в комнату, цепко все осмотрела. (Взгляд воровки, подумалось Марине, хоть она никогда в жизни не видела воровок.)

— Плоховато живешь, — сказала Жанна.

— Как могу.

— А раскладушечка что, для блезиру поставлена?

— Для какого блезиру?

— Ну, если соседи утром за спичками войдут, то — как в лучших домах Филадельфии — два спальных места, а?

— Послушайте, какое вы имеете право… — начала Марина.

— Верно, — отрезала Жанна, — значит, я появилась тем более вовремя… Долго в такие детские игры не поиграешь. Ладно, гасите свет, я хочу спать, прилягу вот тут, на раскладушечке. А завтра этот шизик будет ночевать в общежитии, в комнате номер пять. Ясно?

И, не дождавшись ответа, Жанна захрапела, что бывает с очень усталыми людьми, наконец–то дорвавшимися до законного отдыха.

Стасик сидел в темноте на Марининой постели.

— Ложись со мной, чего уж там, — сказала Марина

— Слушай, — прошептал Стасик ей в самое ухо, — какая она страшная!

— А по–моему, так красивая.

— Я не о том. Она в о о б ще страшная. Марина передернула плечом.

— Завтра, — сказала она, — Стасик, родненький, уже завтра!

— Завтра, — отозвался он, засыпая.

Мастер Покровский смотрел на сидящих перед ним молодых людей и думал о них и не о них. Многих он вообще не мог сразу узнать. Какая–то Пчелкина, какой–то Веселкин (в каждый набор встречались смешные и рифмующиеся фамилии), еще какой–то там Великанов ростом с ноготок. Он сам их отобрал, сам за них воевал, а теперь удивлялся: почему этот или эта, а не те, прочие, которые столь же страстно хотели стать артистами, как и эти? Что он нашел в этих, отобранных? П о к о л е н и е. Новое поколение. Еще одно поколение, которое пройдет через его руки.

Поколение… А что, собственно, это такое? По какому принципу ведется отсчет? Новое и старое, отцы и дети? Иногда Покровскому казалось, что разных поколений вообще не существует, как не существует разной воды, в природе циркулирует одна и та же. Эти молоды и сильны, как был молод и силен когда–то он сам. Его задача сделать так, чтоб они стали толковыми современными людьми с хорошей профессией.

Покровский смотрит на своих новых (каких по счету?) молодых. Он смотрит внимательно: а что они знают из того, что было до них? Знают не оголтелым своим, воинствующим, неспокойным интеллектом, а добрым старым р а з у м о м, который и есть — душа?

Куда успели уже они вляпаться из–за активности этой самой души, сколько боли перенесли, испугались ли этой боли или только возмужали?

Ох, ведь не спросишь у них: «Дети, какие вы, зачем вы, почему, не ошибся ли я в вас?»

Ну, поглядим вам в лица… Нет, какие–то они еще неродные. Красивые дети и неродные. Разве что Чудакова (он упорно называет эту девчонку Чудаковой), разве что она…

Неприглядный ты подлинник… Подлинник чего? Души, что ли? Какой души? Неизвестно. Впрочем, если она, душа, есть, то больше ничего не требуется. Не подведи только, работай.

Впрочем, вот этот, Керубино (ишь как верно нашел себе подружку), он тоже не порожняк.

И этот демобилизованный, Игорь Иванов, ничего парень, надежный. А красив–то, бывают же еще такие! Да и вот эта Рыжая, и этот… которого волки живьем ели, и Анютка Воробьева, почти свой ребенок, да и этот… и эта… Стойте, стойте, стойте, а эта откуда взялась? Вот уж такую он мог взять только под общим наркозом. Покровский раскрыл глаза пошире, боясь, что из–за привычки смотреть вприщур с его зрением случилась досадная оплошка — ему стали являться какие–нибудь там миражи, или как еще… галлюцинации. Захотелось сказать: сгинь, нечистая сила!

— А вы, девушка, откуда?

— Я из Москвы. Я уже училась на первом курсе, потом заболела, а мужа перевели под Ленинград, вот и я за ним. У меня переводка из министерства, в канцелярии всё знают.

Смущенная стоит, глазки потупив, краснеет.