Марина

– Верю, но так это они герои, а не ты. Не знаю, что бы они сказали, но я за себя скажу, – голос начальника был суров. – Фашист всю мою семью убил. Сам я до Берлина дошёл. Героя Советского Союза получил. Никогда ни за кого не прятался. А когда закончилась война, поначалу думал, что имею право судить и пленных фашистов, и женщин наших, гулявших с фашистами, …я тогда их так называл. А когда в село родное вернулся, сестру родную нашёл, – мужчина нервно затянулся. Чувствовалось тяжело ему, слезу душит. Помолчав, продолжил.

– Как сестру родную послушал, которая с детьми малыми в оккупации свыше двух лет была, так всё в сердце и переменилось… С того времени все мирные жители, кто в оккупации был, для меня – герои. Сеструха мне глаза на их жизнь открыла. Вот что она мне сказала. Теперь тебе повторю.

На передовой всё-таки менее страшно. Бежишь в атаку, вроде знаешь, что можешь быть убит, но не знаешь, откуда конкретно придёт смерть: спереди или сзади, слева или справа, и потом, ты не один, а вместе, вроде как, и умирать не так страшно. А когда живёшь в оккупации долгие месяцы и даже годы, когда твой враг подкарауливает тебя одну… и всюду: идёшь ли ты на речку полоскать бельё, или в сарай доить корову, или просто моешь полы. Везде и всюду, днём и ночью враг подкарауливает тебя одну. А тебе нельзя умирать. У тебя дети дома. Вот это действительно страшно, к этому нельзя привыкнуть, от этого просто хочется избавиться. Постоянное чувство страха, оно уничтожает человека, подавляет в нём лучшее, способно превратить в раба… Мужчина на несколько секунд прервал рассказ, но потом продолжил.

– Я даже сейчас без комка в горле не могу повторить её слова про жизнь в оккупации, потому что прочувствовал их. Встал на их место – на место женщин наших с детьми, со стариками. Ты мне скажи, как мужик мужику. Много ли сил нужно, чтобы справиться с бабой? С простой бабой, измученной голодом, напуганной до смерти. Много ли сил понадобится здоровому мужику, каким немец был на наших харчах, бедную бабу изнасиловать?.. Много ли сил нужно? Ты мне скажи. Много ли?..

Алексей промолчал, отведя взгляд.

– Пойми ты, дурак, не виновны наши женщины. Не виновны! Ни одна не виновна. Ни одна. И мою сестру насиловал фашист, и почти всех баб села. Кто не забеременел, так того просто Бог спас. Но не всем повезло. Так в чём их вина? В чём?!

– Понял что-нибудь или нет?

– Понял.

– Если так, иди и проси прощения. К девочке иди. Она, бедная, так вообще не при делах. А ты…

А между тем, Мария Петровна после всего случившегося своей кофтой быстро вытерла Марине лицо и повела её, рыдающую, домой.

– Не плачь, родная. Степаныч ему мозги–то вправит. Видала, как он ему жахнул? Так и надо этому мерзавцу.

Дома они с Мариной тут же направились в ванную комнату.

– Лицо с мылом отмыть удалось, а вот волосы, милая, состричь придётся. Ну, ничего, родная. Краше прежнего вырастут.

Марина молчала. С потухшим взглядом, она покорно сидела на табурете, пока Петровна умело состригла ножницами основную длину волос, а потом машинкой и вовсе побрила её на лысо, и когда последняя прядь упала на пол комнаты, а Марина ещё не успела встать с табурета, в дверь робко постучали, и, не дождавшись ответа, вошёл Алексей. Марина, сгорбившись, сидела спиной к двери, когда услышала злобный крик Петровны.

– Ах, ты, мерзавец! Как смелости хватило явиться?! – выступив вперёд, заслоняя девушку, женщина замахнулась полотенцем на парня. Он же выставил руку, чтобы защититься на случай удара, но уходить не стал.

– Я к Марине пришёл, – голос его звучал тихо и примирительно.

Мария Петровна опустила руку. Марина же, услышав эти слова, не нашла в себе смелости обернуться. Она лишь ещё больше согнулась, обхватила голову обеими руками, и вся сжалась, словно хотела исчезнуть, превратиться в точку. Закрывая обеими руками голову, готовилась к нападению. Весь её вид напоминал загнанного, затравленного зверька, ожидающего ничего иного, как только смерти. Она даже уже больше не сопротивлялась, а лишь ждала… Ждала в который раз проявления жестокости, бессердечия, сродни садизму, от таких же ровесников – своих же одноклассников. И хотя голос вошедшего звучал не агрессивно, но она не верила голосу. Она уже ничему в этой жизни не верила.