Марина

– К началу сорок пятого Вело-Граннель была практически банкротом, – продолжал он. Три крупнейших банка Барселоны уже отказали ей в кредите, и счета были заморожены. С исчезновением финансовой базы рухнули и фиктивные искусственно созданные фирмы, и юридическая поддержка. Все исчезло, как дым. Земная слава… Большой Королевский театр, закрытый после трагедии, пережитой Евой Ириновой в день ее свадьбы, не дождался никакой реконструкции, наоборот, он постепенно разрушался. И основное производство, и мастерские встали, имущество было конфисковано. По городу ползли нехорошие слухи. А Михаил Колвеник, как ни в чем не бывало, устроил в Бирже роскошный праздник для сотен людей, демонстрируя стабильность и процветание. Хуже держался его партнер, Сентис, – он был на грани срыва. У них ведь не было реальных денег даже оплатить счет за коктейли, не говоря о еде. Приглашения были разосланы всей барселонской знати, всем крупным дельцам города… В день банкета дождь лил как из ведра. Биржу они украсили, как дворец из восточной сказки. Начиная с девяти часов вечера туда непрерывным потоком стекались лакеи приглашенных, все до одного – с вежливыми письменными извинениями их хозяев. Я приехал около полуночи. Михаил Колвеник сидел в зале в полном одиночестве: безукоризненный фрак, во рту сигарета – штучная, дорогущая, из Вены. Он поздоровался со мной, спокойно улыбнулся, предложил бокал шампанского. «Съешьте что-нибудь, инспектор, ради бога, ведь пропадет добро-то», – сказал он мне. До этого мы лично не встречались. Проговорили тогда целый час: он мне про книги говорил, которые читал в отрочестве, про путешествия, о которых он мечтал, да так и не совершил… Колвеник, я вам скажу, меня поразил. Сильная личность. Неотразимое обаяние. Помню его глаза очень умного человека. Я этого совсем не хотел, но мне он страшно понравился. Больше того, я ему искренне сострадал, хотя должен был отнестись к нему как охотник к дичи, то есть загнать под выстрелы. Я понял, что он хромой, когда, вставая, он оперся на палку из резной слоновой кости. «Наверное, это рекорд – потерять столько друзей за один день», – сказал я ему. Он ответил все с той же спокойной улыбкой: «Как вы ошибаетесь, инспектор! В таких случаях друзей никогда не приглашают». С той же невозмутимой учтивостью осведомился у меня, буду ли я его преследовать и дальше. Я ответил, что должен передать дело в суд. Помню дословно его реплику: «Что я должен сделать, друг мой Флориан, чтобы убедить вас не делать этого?» – «Убить меня», – вот как я ему ответил. «Всему свое время, инспектор», – бросил он через плечо с улыбкой и ушел, прихрамывая. Я его больше не видел… и я жив. Колвеник не исполнил угрозы.

Флориан остановился, чтобы глотнуть воды. Пил он так жадно, словно это был последний стакан воды на земле. Медленно облизал губы, успокаиваясь, и продолжил свой рассказ:

– С того дня Колвеник, всеми оставленный, жил со своей супругой взаперти в этом невообразимом архитектурном изыске, который себе спроектировал. Все последующие годы его в городе никто не видел. Доступ в особняк имели только два человека. Один – бывший шофер, Луис Кларет, несчастное существо, всей душой преданное Колвенику. Просто обожал его, отказался уйти даже после того, как стало нечем платить ему жалованье. А второй – его врач, доктор Шелли. Его мы тоже хорошо прощупывали. Кроме этих двоих, никто Колвеника больше не встречал. Поэтому мы без всякого доверия отнеслись к свидетельству Шелли о том, что Колвеник жив и безвылазно сидит в своем доме у парка Гуэлль, страдая от не известной науке болезни. Особенно после того, как ознакомились с его архивами и счетами. Собственно, мы были почти уверены, что Колвеник либо мертв, либо бежал за границу, а здесь в Барселоне разыгрывается какой-то фарс в типичном для него духе. Шелли стоял на своем: Колвеник тяжело болен, болезнь неясного происхождения, неизлечима и не позволяет пациенту показываться на люди. Ни под каким видом. Вот такой врачебный приговор. Ему никто не поверил – ни наш департамент, ни судья. 31 декабря 1948 года мы получили ордер на обыск особняка Колвеника и его арест. Дело в том, что большая часть документации по Вело-Граннель куда-то пропала, и мы думали найти ее в особняке. У нас было достаточно улик для предъявления ему обвинения в мошенничестве и уклонении от налогов. Ждать было нечего, и вместе с сорок восьмым годом должна была закончиться и свобода Колвеника. Подготовили специальный отряд захвата, наутро он выдвинулся к особняку в парке Гуэлль. С большими преступниками надо действовать осторожно, продуманно, с запасом прочности, стыда в этом нет…

Сигара Флориана снова погасла. Он бросил на нее прощальный взгляд и ткнул в цветочный горшок, уже, видно, давно служивший братской могилой для окурков.