Марина

– Он сам позвонил в комиссариат, искал меня. Вроде бы у него есть новая информация по тем преступлениям на складах фабрики и вообще по делу Вело-Граннель. Я перезвонил ему. Нес он всякий бред, но я все равно согласился с ним встретиться. Ну, не знаю – из жалости, что ли. Договорились на следующий день, на улице Принцессы, в одном кабачке. Он не явился. А еще через день старый друг из комиссариата мне звонит и сообщает новость насчет его трупа в канализации старого города. Протезы рук, которые ему сделал Колвеник, отрублены. Это стало известно газетам. А вот что им не стало известно: на стене тоннеля он кровью успел намазать слово. «Teufel».

– Teufel?

– Это по-немецки значит «дьявол», – перевела Марина.

– А еще это название бабочки, рисунок которой служил логотипом фабрики. Его Колвеник и придумал, – добавил Флориан.

– Этой черной бабочки?

Он молча кивнул.

– Почему ее так странно назвали? – спросила Марина.

– Не знаю, я не энтомолог. Знаю только, что Колвеник их коллекционировал, – ответил инспектор.

Приближалось обеденное время, и Флориан предложил дойти до бара у станции фуникулера. Мы все трое с облегчением покинули заплесневелый домишко.

Хозяин бара оказался приятелем Флориана и сразу провел нас к отдельному столику у окна.

– Что, шеф, внуки в гости приехали? – весело подмигнул он Флориану.

Тот только молча кивнул, не снисходя до объяснений. Нам принесли тортильи, томатный хлеб и пачку сигарет для инспектора. Принимаясь за еду – неожиданно вкусную, – Флориан продолжил свой рассказ.

– Я с самого начала расследования знал, что прошлое у Колвеника темное. В Праге не нашли никаких следов регистрации его рождения; по сути, неизвестны ни его настоящее имя, ни национальность.

– Так кто же он был?

– Я себе этот вопрос уже тридцать лет задаю. На самом деле коллеги из Праги нашли одного Михаила Колвеника – в списках «Волчьего дома».

– Какого дома? – спросил я.

– Так в Праге называется сумасшедший дом. Только я думаю, что Колвеник, известный нам, никогда там не бывал, а просто сумел присвоить имя одного из его обитателей. Колвеник – о нет, уж он-то сумасшедшим не был.

– Зачем же ему было брать имя душевнобольного пациента? – задумчиво спросила Марина.

– Да это как раз дело довольно обычное для того времени, – объяснил Флориан. – Во время войн и потрясений множеству людей бывает необходимо сменить имя, отсечь от себя опасное, нежелательное прошлое, как бы родиться заново. Вы по молодости лет не знаете, что такое война… а пока ее не отведаешь, людей и жизни не понимаешь…

– Так Колвенику, выходит, было что скрывать? – размышлял я вслух. Если пражская полиция знала о нем, стало быть, была причина?

– Да я-то думаю, просто совпадение имен, – возразил Флориан. – Если Колвеник из «Волчьего дома» – это наш Колвеник, то он не стоит внимания. Фигурировал там в одном деле, закрытом за отсутствием состава преступления. Подозревали убийство одного пражского хирурга, Антонина Колвеника, но следствие показало, что смерть была естественной.

– Так как же все-таки этот Михаил Колвеник оказался в доме скорби? – вернулась к тому же вопросу Марина.

Флориан поколебался, прежде чем ответить.

– Понимаете, там было подозрение, что он проводил какие-то манипуляции с телом покойного…

– В смысле?..

– В рапорте из Праги на этот счет не было уточнений, – сухо ответил отставной и стал сосредоточенно зажигать очередную сигарету.

Наступило долгое, неприятное молчание.

– А как насчет той истории, которую нам рассказал доктор Шелли? Насчет больного брата-близнеца, призвания, служения…

– А так, что это история, рассказанная Колвеником доктору Шелли. И не более того. Должен вам сказать, что Колвеник лгал, как дышал – легко и естественно. У доктора Шелли, в свою очередь, было много причин просто поверить ему, не вдаваясь в детали. Все финансирование клиники, до последней песеты, зависело от Колвеника, Шелли фактически был его служащим на окладе. В должности экзекутора…

– Позвольте, так брат-близнец и все остальное – это что, выдумка? – я был растерян. – А как же альбом с фотографиями больных с деформациями тела, научные изыскания…

– Лично я полагаю, что как раз брат-близнец существовал, – резко сказал Флориан.

– Так, значит?..

– Я думаю, что больной ребенок – это он сам.

– Простите, инспектор, но ведь…

– Я, дочка, сто лет как не инспектор.

– Но Виктором-то вы остались? Так вот, Виктор…

Я впервые увидел на лице отставного полицейского открытую, ясную улыбку. Она его очень красила.

– Так что за вопрос?

– Вы сказали, что при расследовании злоупотреблений и мошенничества на Вело-Граннель обнаружилось «кое-что еще»…

– Да. Сначала мы приняли те странные счета за обычные уловки при уходе от налогов: они затерялись среди многочисленных перечислений госпиталям, приютам и прочей как бы благотворительности. Я говорю о приличных суммах, регулярно переводимых с Вело-Граннель в городские морги и большие клиники с правом проведения аутопсии. Один мой подчиненный собрал целую пачку таких документов с подписью Шелли.

– Колвеник… он что, торговал трупами? – тихо проговорила Марина.