Марина

– Марина… плохие новости?

– Поговорим о чем-нибудь другом. – Тон был сухой, почти враждебный.

Я сразу почувствовал, что навоображал себе лишнего. А правда-то в том, что дом этот чужой, и я здесь чужак, не член семьи, в дела которой мне лезть не следует. Иллюзии рушились.

– Прости, – пробормотала она через несколько страшных секунд. И протянула руку.

– Да ничего, – солгал я.

Я понес тарелки в кухню. Марина осталась в гостиной с мурлычащим Кафкой на коленях. Мытье заняло больше времени, чем я думал. Я ожесточенно оттирал тарелки, пока руки не занемели в холодной воде, а когда вернулся в зал, Марины уже не было. Только горели оставленные ею две свечи. Весь остальной дом был погружен во тьму и молчание. Я задул свечи и пошел в сад. По небу неслись длинные черные тучи. Ледяной ветер сухо шуршал ветками деревьев. В окне у Марины горел свет. Я подумал, что она, должно быть, лежит на постели лицом вниз. Через минуту свет погас, и дом стал таким же необитаемым с виду, каким показался мне тогда, в первый раз. Я прикинул, смогу ли заснуть, если улягусь, и понял, что томление тоски и тревоги в душе сильнее: не засну ни за что, снова проворочаюсь всю ночь, такую долгую. Лучше было предпринять что-то вроде продолжительной прогулки, которая если не прояснит мысли, то хотя бы утомит физически. Засунув руки в карманы, я зашагал по улице, и сразу начал накрапывать дождь. Ночь была ненастной, улицы безлюдными. Я часа два бродил по округе, но не обрел ни усталости мышц, ни покоя в душе; не помогали ни дождь, ни ветер, ни холод. Какая-то неясная, тревожная мысль не оставляла меня, и я не мог ни ясно ее выразить, ни избавиться от нее.

Меня занесло аж на кладбище Сарья. Я шел вдоль его ограды и смотрел сквозь нее на призрачные силуэты кладбищенского ландшафта. Дождь поливал черные каменные изваяния и покосившиеся кресты. Резко пахло сырой землей и увядшими цветами. Я прислонился к решетке. Металл обжег холодом. На руках остался ржавый след. Я пристально смотрел на кладбище, словно оно могло дать мне ответ, разъяснить, что началось тут и что теперь продолжает происходить. Но ответом мне были только смерть и молчание. Что я вообще здесь делаю темной ночью? Если я послушаюсь остатков своего бедного здравого смысла, то немедленно вернусь в особняк и просплю там сто часов без перерыва. За три последних месяца эта идея будет первой моей здравой мыслью!

Я решительно повернулся и пошел назад по темной, мрачной аллее старых кипарисов. Вдали вокруг одинокого фонаря светился ореол из дождя. Вдруг это пятно света исчезло: передо мной возник и все заслонил какой-то темный движущийся предмет. Одновременно послышалось цоканье лошадиных копыт по мостовой и фырканье; кони, черные, как сама ночь, с окутанными облаком пара мордами, разрезая дождевые потоки, быстро катили на кладбище, навстречу мне, черный же экипаж. На облучке сидел возница. Зрелище было анахроничное и неправдоподобное. Я очень хотел бы свернуть куда-нибудь в сторону, но повсюду были только решетка и стены. Земля слегка дрожала под ногами. Выхода не было: я полез вверх по решетке и, задыхаясь, спрыгнул с ограды вниз, на освященную землю кладбища.

18

Приземляться пришлось в мягкую, размокшую под дождем грязь. Между надгробиями текли уже настоящие ручьи, смывая увядшие цветы. Едва распрямившись, я поспешил скрыться за какой-то мраморной фигурой, воздевавшей руки к тучам. По ту стороны ограды повозка остановилась, возница спустился, запахнул длинный плащ и зажег фонарь. Кроме плаща до пола, на нем были широкополая шляпа и шарф, скрывавшие лицо. А экипаж я узнал – тот же, на котором дама в черном приезжала на Французский вокзал в то утро, когда дала мне открытку со знаком черной бабочки. На дверцах экипажа виднелось изображение такой же. Окна же были забраны черными бархатными занавесками. Я подумал, что дама в черном вполне может быть сейчас внутри.

Возница подошел к ограде, взявшись руками за прутья, и пристально всмотрелся во тьму кладбища. Я прижался к мраморной статуе, неподвижный, как она. Со стороны входа послышался звон ключей, звяканье металлической цепи, на которую запирались ворота. Я проклял про себя все на свете – шаги хлюпали по жидкой грязи, приближаясь к моему убежищу. Выйти? Я оглянулся на темноту у себя за спиной. Вдруг в просвете между туч выплыла луна, придав пейзажу совсем уж готический вид. Мокрые каменные плиты надгробий тускло блестели в окружающем их мраке. Я медленно отступал в глубь кладбища, прячась за статуями, и добрался до какого-то пышного мавзолея с тяжелыми, наглухо закрытыми дверями из стекла и кованого железа. Возница все приближался. Я затаился в темном углу. Он прошел, подняв фонарь, буквально в паре метров от меня; я перевел дух, глядя, как огонек удаляется в глубь кладбища, и вдруг меня осенило, куда это он направляется.