Марина, Ариадна, Сергей

На мои расспросы Эфрон сообщил, что масоны знают об этих контактах, но именно это обстоятельство заставляет их им дорожить, потому что в план масонства входит проникновение в Советский Союз, установление связи с оставшимися там тайными масонами, сотрудничество с теми тайными членами, которые занимают сейчас руководящие посты в партии и правительстве, восстановление капитализма и буржуазно–демократического строя, а в связи с этим выход масонства из подполья…

Я ничего не понимаю, ответил на это Эфрон. Я не представляю, что Николай Андреевич говорит такое без задней мысли… Я ставлю прямой вопрос: был ли я связан, по его мнению, с какими–либо разведками?

Да! говорит Клепинин. Я уже показал о твоих связях с французской разведкой через масонов.

Тогда еще один вопрос. Ты сказал, что долго отсутствовал, и вместе с тем ты знаешь все больше меня. Откуда ты все это узнал?

Из других источников… отвечает Клепинин.

У меня, к сожалению, никаких вопросов нет, заканчивает спор Эфрон.

«Другими источниками», ясно, были не кто иные, как сами следователи, подробно наставлявшие несчастного Николая Андреевича, как «расколоть» его бывшего товарища.

Сколько душевных терзаний и крушений духа стоит за пожелтевшими страницами протоколов, сквозь которые, кажется, вот–вот брызнут слезы и кровь! Что же на самом деле происходило в лубянских камерах и кабинетах, какие лютые страсти и сцены здесь разыгрывались, до каких пределов бесчеловечности доходил человек? Всей правды об этом мы уже никогда не узнаем.

Перед тем как проститься и уйти, Николай Андреевич Клепинин вдруг обратился к Эфрону с такими, совсем не протокольными, словами:

Сережа, дальше запираться бесполезно. Ты меня знаешь хорошо, я хорошо знаю твою работу. Есть определенные вещи, против которых бороться невозможно, так как это бесполезно. У тебя единственный выход это признаться во всем. Рано или поздно все равно ты признаешься и будешь говорить…

Клепинина уводят, Эфрон остается. Следователь напоминает ему о его заявлении, направленном наркому внутренних дел Берии после ареста его дочери и Эмилии Литауэр, в котором он ручался за их политическую честность головой.

Вы подтверждаете это заявление?

Подтверждаю полностью.

И в кабинет тут же вводится еще одно действующее лицо Эмилия Литауэр.

Вам известно сидящее перед вами лицо?

Да, это мой товарищ и друг Эмилия Литауэр, говорит Эфрон.

Да, это мой друг Эфрон Сергей Яковлевич, говорит Литауэр.

И снова тот же сценарий она послушно повторяет вбитую во всех арестованных версию НКВД: да, были евразийцами, да, внедрились потом она во Французскую компартию, он в советскую разведку, да, перебрасывали людей в СССР и перебросились сами, и все это с единственной целью шпионить в пользу Франции.

Как видите, уже третий сообщник изобличает вас, обращается следователь к Эфрону. Может быть, вы в конце концов прекратите запирательство?

Если все мои товарищи считают меня шпионом, и Литауэр, и Клепинин, и дочь, отвечает он, то, видимо, шпион и под их показаниями подписуюсь.

Следователи ушам своим не верят.

Вы не только пытаетесь скрыть свои шпионские дела, но и пытаетесь

спровоцировать следствие. Что значит ваше заявление, что «я подписуюсь, что я шпион»?

Эфрону делается плохо он просит прекратить допрос.

Вы готовы дать показания? продолжает следователь.

Я не могу отвечать.

Не объясните ли нам, почему Эфрон проявляет такое упорство? следователь обращается к Литауэр.

Очень просто, говорит она, дело в том, что мы с Сережей еще задолго до ареста договорились не выдавать друг друга. Он мне говорил, что считает меня твердокаменной, и я была о нем такого же мнения.

Как видите, рухнули ваши планы на сговор! торжествует следователь.

Никакого сговора не было, возражает Эфрон. Но я верил Литауэр на все сто процентов…

Почему же вы не хотите говорить правду?

В моем положении единственный выход это давать показания.

В чем вы признаете себя виновным?

Я признаю себя виновным в той же мере, как и мои товарищи признают себя и обвиняют меня.

Называйте вещи своими собственными именами и говорите конкретно! На какие разведки вы работали?

Я ничего не могу сейчас сказать… Мне говорить нечего…

И дальше в протоколе появляется долгожданная для следователей фраза: «Моя вербовка произошла в 1931 году. В конце своей деятельности во Франции я обнаружил, что работаю не только на советскую разведку, но и на французскую. Я действовал в связи с масонами, а вся масонская организация в целом и является органом французской разведки…»

Под этими словами стоит подпись Эфрона. Откуда она взялась? Застави ли подписать силой? Или подделали? Все может быть. Но то, что дело тут нечисто, выдает следующий вопрос:

Вы признаете себ виновным?

Я все расскажу, но хочу еще раз поговорить с Клепининым.

Вводят Клепинина.

В чем ты меня обвиняешь, скажи прямо? спрашивает Эфрон.

Клепинин пространно повторяет свои показания.

Теперь вам ясно? спрашивают Эфрона.

Мне ясно.

На какие разведки вы работали?

Пусть на это ответит Клепинин. Я прошу отложить дальнейшие показания…

Отложим, только скажите, на какие разведки вы работали?!