Марина Голуб в жизни, театре, кино. Воспоминания друзей

«При таком сценическом раскладе роль Вассы – и без того центральная в пьесе – приобретает особое значение, – писала в своей рецензии Марина Давыдова. – Имеющая длиннющий шлейф сценической традиции (Серафима Бирман, Фаина Раневская, Вера Пашенная, Инна Чурикова), роль досталась, на сей раз, актрисе блистательного комедийного дара Марине Голуб. И надо отдать должное ее уму и сценической интуиции: этот свой дар она использует в спектакле в очень умеренных дозах. Голуб играет серьёзно, масштабно, тем паче, что гэгов и сценических костылей, в изобилии розданных другим персонажам, у неё практически нет.

Две сцены – суицид мужа (в пьесе она травит супруга, у Эренбурга лишь провоцирует на самоубийство) и собственная смерть в финале – явно удаются и актрисе, и режиссёру. Они призваны доказать центральную мысль спектакля: только в этой грузной и, в сущности, несчастной женщине ещё живо какое-то представление о долге. Остальные руководствуются лишь инстинктами.

Железнова-Голуб пытается, чтобы ее домочадцы хоть какой-то порядок соблюдали в своих буйных играх. И смерть её не случайна, как в пьесе, а закономерна. Тут хаос жизни побеждает нравственный закон за явным преимуществом»[30].

– Мне кажется, когда Марина ступила на путь трагической актрисы, она погрузилась в какое-то другое измерение, – говорит Деклан Доннеллан. – В Вассе она вытаскивала из себя необыкновенную силу воли и, вообще, очень жёсткий стержень, чем, признаюсь, пугала меня, потому что я не мог узнать так полюбившуюся мне добрую, жизнерадостную Марину. Она превращалась в невероятно сильную, строгую, сухую женщину. И это было самое замечательное и столь редко встречающееся в актёрском мире качество.

Лев Эренбург, режиссер-постановщик спектакля:

– Вы говорите, что я осуществил мечту Марины… А ведь дело вовсе не во мне. Я думаю, что Марина Голуб хотела сыграть роль Вассы в принципе – не важно, я буду ставить спектакль или кто-то другой. Это надо отметить для того, чтобы быть честным.

Но я так понимаю, что она интересовалась и моим театром – знала его по увиденным спектаклям и по отзывам друзей. Вот, в частности, вы упомянули Каплевича. Каплевич очень хорошо относился к моему театру. То есть к его стилистике, к эстетике, к способу репетирования.

И потом, действительно, когда я пришёл во МХАТ, она предложила мне участие в этой работе. Но поскольку на тот момент было уже оговорено, что эту роль играет Добровольская, то я не мог себе позволить разрешить существование этой роли в дубле. То есть создавалась ситуация, при которой идея Марины была невозможной. И я отказал.

Но в процесс работы у нас очень сложно складывались отношения с Женей (при том, что ни одного плохого слова сказать про неё не могу – она человек, безусловно, талантливый, со своими характерными чёрточками, но и у меня тоже есть характер). В общем, с Добровольской у нас как-то не сложилось, а работа была уже запущена – оставалось два месяца до заявленной премьеры. И я, в конце концов, обратился к Марине за помощью. С моей точки зрения, она проявила преизрядное мужество, когда взялась в этой ситуации за эту работу. И не только мужество, но и в чём-то наступила на собственные амбиции, поскольку ей удавалось смирять собственный характер во имя достижения высокой цели.

Наверное, ей тоже приходилось наталкиваться на острые углы моего характера. Но каждый раз, к нашей с ней общей чести, мы выходили из ситуации примирёнными.

Иногда я слышал её возражения, видел, что далеко не всё придуманное мной она принимает. Однако на следующей репетиции проявлялись следы переваренной информации. То есть она, даже не принимая какие-то вещи, всегда слушала и пыталась понять, откуда у режиссёрской мысли ноги растут. Ей часто приходилось убеждаться в каких-то вещах, утверждаться в моей логике. И она осваивала её блистательно.

Если говорить о нюансах (вы спрашиваете, чему Марина меня научила), то я могу так ответить: мой опыт работы традиционно лежал в студийной плоскости. Этюдный театр. А во МХАТе студийность пришлось разворачивать на большой зал. И здесь стилистику игры на большой сцене Марина проявила блестяще. Вообще, профессиональным ремеслом она владела в высочайшей степени.

Она могла репетировать с текстом в руке. Для меня это было непривычно. Я не мог себе представить, что артист добивается живого результата, поглядывая в бумажку. Я думал, что это невозможно. Однако Марина мне показала, что это возможно. Она ходила с пьесой по площадке, проверяла какие-то вещи, а потом выходила без текста, становилась живой.

Я и раньше сталкивался с таким методом, но не верил в него. Мне казалось, что это порочный метод, старый, замшелый, неживой. А тут я первый раз утвердился в мысли, что на самом деле он действенный. Я даже понимаю, откуда возник этот способ работы. Его диктует обстоятельство времени, когда надо быстро уложить текст и уложить физическую партитуру роли, да ещё чтобы всё это оставалось живым.