Марьина исповедь

Особое место в «белогвардейском строю» сочинений Тиссена занимает повесть «Пирог с вишней». Если не знать, что автор – наш современник, то, читая её, можно решить, что написана она современником событий и даже является подлинными литературными мемуарами реального лица. Лицо, то есть главный герой повести, впрочем, существовал в действительности, но воспоминаний по себе не оставил. Сохранились лишь отдельные факты биографии, на основании которых писателю удалось воссоздать целую жизнь, и не одного только человека, но всей его семьи, его близких, и самой эпохи. Перед читателем проходит переплетённая с судьбой России судьба героя. Безоблачное счастливое детство в предвоенной Империи, вступившей в лучшую, благословенную пору своего существования, в эру благоденствия, о которой с той поры остаётся нам лишь грезить. Первая мировая война, фронтовые будни, героизм русских офицеров и солдат. Революция… Разорение Дома. И дома героя, разграбленного соблазнёнными правом на бесчестье мужиками, и большого Дома – Великой России. Белая Борьба… Ледяной поход… Русский исход и горечь изгнания… И во всём этом аду единственное, что помогает выжить – любовь и память. Любовь к невесте, с которой судьба раз за разом разводит, но не лишает надежды на встречу, любовь к родителям, которых уже нет на свете, но чьё тепло, ласка, чьи заветы всегда остаются спасительной опорой сокрушаемой бурями душе, любовь к Родине, поруганной, но вечной… В небольшой по объёму повести Тиссена есть, пожалуй, всё. Она являет собой прекрасное, филигранно выписанное полотно, в котором нет ни одной лишней или небрежной детали, в котором всё живо, каждый образ – правдив и ярок. Сколь прекрасны образы отца и матери главного героя, его невесты – сестры милосердия, и её отца – военного врача, дочери Корнилова, Натальи Лавровны и… старика-слуги. Этот, последний, запоминается особенно. В нём слышится что-то и от пушкинского Савельича, и от чеховского Фирса. Верный старый слуга, хранитель семьи и Дома. Он и уходит вместе с разграбленным Домом. Не сумев защитить его… Израненный, оставшийся один, он не желает никого тревожить даже в свой смертный час, сам ложится в заготовленный гроб и отдаёт праведную душу Богу. Если в главном герое повести отразился образ русского служилого дворянства, офицерства, то в образе старика-слуги – образ самого русского народа, того народа, который ещё не успел стать толпой или бандой, народа Святой Руси. В повести Тиссена много символичного, но символизм этот не нарочит, не придуман, он естественно вытекает из самой жизни, данной автором в замечательной правдивости характеров, чувств, действий, времени.

Повесть «Пирог с вишней», ностальгическая, сочетающая в себе почти мемуарную историчность и тонкий, поэтический лиризм могла бы стать прекрасной основой для полнометражного художественного фильма. Но… для достойного воплощения на экране этой вещи требуется режиссёр с безупречным вкусом, способный понять её атмосферу и не разрушить оную, обратив живописное полотно глянцевым комиксом. Хотелось бы пожелать, чтобы в нашем кинематографе появились и получили возможность творить люди, действительно способные к такому искусству.

А Владимиру Тиссену в свою очередь хочется пожелать не останавливаться на прекрасном дебюте, но работать и далее в пока ещё новом для него жанре, в котором талант его проявился ничуть не менее ярко, чем в жанре песенном, артистическом.

Елена Семёнова.

Мэтти

Чем старше мы становимся, тем чаще вспоминается то безрассудство молодости, которое мы осуждаем в наших детях и внуках. История, которую я хочу рассказать, случилась со мной сорок пять лет назад в далёком 1905-м году. И даже по истечении такого долгого срока я не вправе изложить все факты, дабы, с одной стороны, не запятнать честного имени выдающегося дипломата, а с другой – не вызвать гнева моих наследников. Поэтому ни своего имени, ни фамилии, ни каких-либо отличительных черт моего характера или внешности я выдавать не буду. Скажу только, что на тот момент мне исполнилось двадцать четыре года и что принадлежу я к старинному дворянскому роду и имею титул князя. Звать себя буду князь Н. и сразу предупреждаю всех архивных червей, которые роются в историческом навозе, что буква «Н» не является начальной ни в моём имени, ни в фамилии, а есть первая буква ласкательного прозвища, которым называла меня одна юная особа.

Мой путь до Баден-Бадена