Марина из Алого Рога

— И была бъ она теб врная, аспидъ ты эдакой, потому душа у нея была ангельская!… Безъ меня все это было, Марина, безъ меня!… Жилъ я всю тогда зиму въ город, ратниковъ сдавалъ… Не зналъ даже, что она замужъ вышла… побоялась она что-ли извстить меня… Только за меня покойница жена, по ея просьб, попу обвнчать ихъ скорй приказала… какъ вернулся я, да узналъ, — она ужь и родила давно… Захотлъ я на младенца… на тебя поглядть! И всего-то я разъ, разъ одинъ, зашелъ въ ней, предъ самымъ отъздомъ опять въ городъ, — всего на три дня прізжалъ я тогда домой… Зашелъ… когда его, мерзавца, дома не было, потому видть я его не могъ!… Зашелъ… благословить тебя хотлъ, двухмсячная была ты тогда, примолвилъ Іосифъ Козьмичъ какимъ-то сконфуженнымъ тономъ… Не усплъ я вернуться въ городъ, какъ получаю письмо отъ жены, что злодй этотъ въ тотъ самый день, какъ только выхалъ я, убилъ Машу до смерти…

— А будь вы вс прокляты! промычалъ, прерывая его, кузнецъ и свалился съ лавки на солому, уже совершенно лишенный сознанія.

Раздавленная, уничтоженная стояла Марина предъ этими двумя отцами своими, изъ которыхъ одинъ погубилъ, другой убилъ ея мать! Тошно, отвратительно ей было! Оба они равно внушали ей въ себ ужасъ и отвращеніе. Ничего у нея теперь не оставалось, ни одной не задтой, не помятой струны въ ея душ! Она бы все перенесла — нищету, грубость, униженіе, она отдавала всю себя на жертву своему дочернему долгу. Но предъ кмъ теперь этотъ ея долгъ, кому изъ этихъ убійцъ нужна ея жертва?…

— Марина, говорилъ ей тмъ временемъ Іосифъ Козьмичъ, — позабудемъ все! Побранились съ тобой — и баста! Квитъ… Вспомни: кто жь тебя взлелялъ, воспиталъ… Вспомни покойницу жену, — она жь теб за мать была!… А я — я ничего не хотлъ до времени говорить теб,- я просилъ правительство, чтобы теб права законной дочери моей предоставить… На дняхъ графъ получилъ письмо изъ Санктъ-Петербурга, что тамъ на это согласны… Поняла ты, — ты теперь моя, моя законная дочь, Марина Осиповна Самойленкова.

Она пристально глядла на него лихорадочно-сіявшими глазами — и ничего не отвчала.

Не того ждалъ господинъ Самойленко; онъ видлъ, что далеко не все кончено, что не обрадовалась, не кинулась ему на шею эта "его теперь законная дочь", что недобрымъ пламенемъ горли ея устремленные на него глаза, казавшіеся огромными отъ страшно-осунувшагося, потемнвшаго за эти два дня лица ея… Безпокойство не на шутку заговорило въ немъ.

— Время намъ нечего терять, Марина, уговаривалъ онъ ее, — демъ скоре домой!… Подумай, — вдь это скандалъ!… Что могутъ подумать… что скажутъ обо мн… о теб наконецъ… Ты только размысли хорошенько: первый, графъ… Ну, что онъ можетъ подумать?…

Она еще разъ взглянула на него, потомъ на другаго… на кузнеца. Онъ лежалъ на солом, какой-то скорченный, безпомощный и жалкій, — и стоналъ во сн,- въ томъ мучительномъ сн пьянаго, исполненномъ грозныхъ, давящихъ представленій.

Марина кивнула на него и опустилась на лавку.

— Нтъ, молвила она Іосифу Козьмичу и улыбнулась невыразимо-презрительною улыбкой, — я съ вами не поду… Все же онъ лучше васъ!

Онъ даже покачнулся на толстыхъ ногахъ своихъ… Это было слишкомъ, перенести это былъ онъ уже не въ состояніи.

Едва сдержался "потомокъ гетмановъ".

— Помни же, прерывавшимся отъ бшенства голосомъ проговорилъ онъ, — помни: придешь… въ ногахъ будешь валяться… вонъ выгоню!

Онъ плюнулъ всмъ ртомъ въ распростертаго на солом, предпочтеннаго ему соперника. - и кинулся вонъ изъ кузни въ таратайку, которая привезла его сюда.

Долго не могъ онъ опомниться — и въ неостывавшемъ гнв своемъ плевалъ въ воздухъ въ продолженіи всего пути до дому. А думы его въ то же время становились все мрачне, все безотрадне…

Подъзжая ко дворцу, онъ не безъ удивленія увидлъ свтъ въ поко, занимаемомъ княземъ Пужбольскимъ. — Не спитъ еще! сказалъ онъ себ, судорожно сжимая брови отъ невольной опять мысли о томъ, "что они скажутъ…" И вдругъ, какъ бы осненный какимъ-то вдохновеніемъ:

— Стой! крикнулъ онъ своему кучеру, вылзъ изъ экипажа и, приказавъ не откладывать, самъ прошелъ на большое крыльцо.

Въ передней встртился ему камердинеръ Пужбольскаго, со свчею въ одной рук и только-что скинутымъ барскимъ платьемъ въ другой.

— Что, князь ужь легъ? спросилъ Іосифъ Козьмичъ.

— Книжку въ постели читаютъ, отвчалъ слуга съ любопытствомъ глядя ему въ глаза; — графъ сейчасъ отъ нихъ вышли… Прикажете доложить о васъ?..

— Ступай въ свое мсто! величественно отрзалъ ему на это главноуправляющій;- я самъ о себ доложу…

И, отворивъ дверь, онъ направился въ спальню князя.

XXII