Марина. Хорошо ли ты меня знаешь (СИ)

Общеизвестно, что основной угрозой браку являются два момента: разбрасывание носков и открытая крышка унитаза.

Марина и Кеша были слишком взрослыми, слишком умными и слишком сильно любили друг друга, чтоб дать каким-то носкам вмешиваться в свою семейную жизнь. Поэтому они старательно обходили эту тему все первые месяцы брака и оказались не готовы к кризисам, пришедшим с другой стороны.

Нелегко взрослой и опытной женщине забыть о ролях, исполняемых ею в разных людных местах и стать просто придатком к кастрюлям и веникам. Так же как нелегко взрослому мужчине осознать и запомнить, что женщина, ходящая рядом, имеет свои собственные мысли, интересы и тайную для него духовную жизнь. Особенно больно это после месяцев восторга по поводу обретения друг друга.

Кеша был лучше ее. Добрее, благородней, умнее — это восхищение и стало основой будущего чувства. Но до того, как оно окрепло и было понято, случились все те неприятные выяснения отношений, что неизбежно происходят с каждой парой.

Романы, как правило, заканчивают свое повествование на этом месте, старательно убеждая нас в том, что нет в жизни женщины горя большего, чем невзаимная любовь или ссоры с любимым, которые происходят на пути к взаимопониманию. Ну, так врут. Гораздо горше — потерять уважение к собственному мужу. Романы утверждают, что супружеская любовь начинается, продолжается и поддерживается почти полностью половым влечением. В то время как в жизни такие браки рассыпаются, не успев срастись. Чувство, испытывающее изменения, подвластное влияниям враждебных сил, истощаемое скукой, съедаемое лестью, убиваемое ложью — чувство это, пытаясь выжить, ищет опору не в самом себе, но в своем источнике, своих корнях. И если ему не на что опереться, оно падет. Секс в этом смысле служит хорошим топливом, но является никчемной опорой, если кроме него ничего нет.

В одну из решающих для себя минут, стоя перед выбором — двигаться дальше, или разрушить все, она задала себе вопрос и тихо выслушала ответ. Такая игра в вопросы-ответы — изведанный способ движения к себе, хотя и болезненный. Что может быть сложнее, чем перестать врать себе? Ну, не совсем перестать, а хотя бы отложить на время.

Почему я несчастна? — спросила она себя. Потому что я нелюбима. А я хочу быть любимой. Хочу больше всего в жизни. Но так ли это? Неправда, он меня любит. Тогда почему? Может, он любит меня как-то не так? Может, кто-то другой мог бы любить меня больше? Нет. Я пробовала, и никто не может любить меня больше, чем он. Тогда, значит, вот этой — самой большой любви, возможной в мире — мне недостаточно? Да. Я, как наркоман, как голодный, жажду больше и больше. И всегда голодна. Но ведь большего не может дать ни один человек. Говорят, я не знаю, но слышала, что любить так — абсолютно и полностью, может один Бог. Я не знаю Бога, но слышала, что он есть. Так значит тот, кого я действительно хочу любить и чьей любви жажду — это Бог? Может ли мужчина соперничать с Богом? Можно ли не уничтожить свой брак, требуя от мужа то, что возможно лишь Богу? А я — я так же нетерпелива к его слабостям, так же эгоистична и требовательна, как упрекаю в этом других, мне трудно выдерживать даже слабый диссонанс между реальностью и своими желаниями. И в происходящем много моей вины.

Это не привело, конечно, к большим переменам, но дало временную передышку. До прихода в Церковь Мишкиным оставалось еще несколько долгих утомительных лет. А главный ответ звучал так: я несчастна, потому что моя мечта исполнилась, и больше мне нечего желать.

И хотела бы захотеть — и не могу.

Стамбул, 2011.

Маленькая аккуратная комната, в которой дожидался Дениз, много говорила о хозяевах дома. О том, что они собранны и придерживаются строгих правил. Даже удивительно, что безалаберный Челик и взрывная Кара имеют такой строгий дом. Видимо, в убранстве отразился характер их родителей. После того, как повзрослевший Дениз начал жить отдельно, он не бывал в таких домах, кроме, разумеется, родительского.

— Подожди тут. — Сказала ему мать Челика, хмурая женщина с тяжелыми косами. — Я спрошу, хочет ли она тебя видеть.

Значит, она ничего не знает о связи Кары с мужчиной, понял он. Иначе она ни за что бы не подпустила к дочери постороннего. И смотрела бы на него как на вероятного виновника беды. Но ожидание затягивалось. Кара, наверно, не хотела его видеть. Они ведь никогда-то и не дружили. Он даже не знал, зачем пришел и что хотел бы сказать.

Ожидание тянулось, превращаясь в дни и года, и он уже начал подумывать о бегстве, когда, наконец, его пригласили в соседнюю комнату. Мать Кары села в соседнее кресло, ясно дав понять, что встреча будет происходить в ее присутствии. Кара, бледная и маленькая, казалась потерянной среди подушек дивана, на котором сидела. Денизу предложили кресло напротив.

Обменялись необходимыми приветствиями. Сказав несколько слов, Дениз умолк. Он не знал, что делать дальше. Повисла неловкая тишина.

— Я зашел проведать тебя, — наконец, сказал он после паузы. — Наши… друзья беспокоятся.