Марина Мнишек

За обедом царь и царица сидели каждый на своем троне (у царицы Марии Юрьевны он был чуть поменьше). Рядом с Дмитрием находились рынды и мечник, царица сидела в окружении жены хорунжего Сигизмунда Тарло (родственника ее матери) и «одной московской княгини». В «Дневнике Марины Мнишек» она названа «княженкой Коширской». Долгое время считалось, что это искажение текста, ибо такого княжеского рода в России не было. Но, оказывается, речь шла о племяннице Марины Мнишек – княжне Анне Сангушко из литовского рода князей Коширских; она приехала в Москву со своим отчимом Станиславом Мнишком. «Царевич» Дмитрий был знаком в Речи Посполитой с ее матерью княжной Софией Головчинской (по первому мужу – Сангушко), умершей в год его вступления на престол. И теперь этой девочке оказывались те почести, которые должна была иметь ее мать, как жена царского шурина [132]. На обеде присутствовали члены Боярской думы («сенаторы московские»), другие царские слуги, а также родственники и друзья сандомирского воеводы, но, увы, не сам отец царицы. И хотя была приготовлена богатая золотая утварь, чтобы служить гостям за столами, хотя царь принял во дворце «панов приближенных», чтобы наслаждаться вместе с ними музыкой, «но не радостным было то веселье в пятницу» [133]. Воевода Юрий Мнишек сделал попытку к примирению, придя к царю Дмитрию Ивановичу в покои по окончании обеда, но царская обида не прошла.

Зато остальные участники свадебных торжеств, приехавшие из Речи Посполитой, пировали в этот день вовсю, и даже слишком. Позднее Конрад Буссов справедливо определит причины сгущавшегося в столице недовольства «царем»: «Поляки на радостях так перепились, что при разъезде, направляясь на свои квартиры, сильно бесчинствовали. Они порубили и поранили саблями московитов, встретившихся им на улице. Жен знатных князей и бояр они повытаскивали насильно из карет и вдоволь поиздевались над ними, что русские молча запоминали, думая свою думу» [134].

10 (20) мая царица Мария Юрьевна принимала духовенство во главе с патриархом Игнатием. Ей подарили щедрые подарки: «рысьи меха, соболей, бокалы, парчу». Вскоре многие из церковных иерархов будут анафемствовать «Ростригу», посадившего на царство не крещенную в православие девку «люторские веры», и забудут, как сами приветствовали свою «императрицу».

Впрочем, иноземное платье Марины Мнишек и тогда сильно не понравилось им. «В следующее воскресение (по другим свидетельствам, в субботу. – В. К.) патриарх, архиереи, архимандриты и игумены и мы, – писал архиепископ Арсений Елассонский, – пошли во дворец с многочисленными подарками царю и царице, состоящими из сребровызолоченных икон, бархатов золототканых, сребровызолоченных кубков, рытых бархатов и соболей. Мы пришли во дворец, когда там уже ожидали весьма многие знатные бояре и другие лица, пришедшие со многими дарами и желающие преподнести их царю и царице. Вошедши в золотую палату вслед за архиереями, патриарх сначала благословил царя и царицу, сидящих на царских богатых тронах, и сел справа близ царя на малом троне, хорошо убранном. Поднявшись, патриарх поднес царю все подарки, предварительно и потом благословивши его; равным образом он поднес подарки и царице, благословив ее. Точно также благословили царя и царицу все архиереи и вручили подарки, а архимандриты и игумены поднесли дары царю и царице, поклонившись. Итак, не показалось приятным патриарху, архиереям, боярам и всему народу, видевшим царицу, одетую в неизвестную и иноземную одежду, имеющую на себе польское платье, а не русское, как это было принято в царском чине и как это делали цари прежде него. Все это весьма сильно [всех] опечалило. Это послужило причиною и поводом ко многим бедствиям, к погибели царя и всего народа обеих национальностей, русских и поляков» [135].

Тем временем царь Дмитрий Иванович решил продемонстрировать, что пользуется поддержкой польского жолнерства. Как рядовые русские казаки безоглядно поддерживали любые начинания царя, так и польские жолнеры, особенно когда им пообещали заплатить по 100 злотых каждому и провозгласили здравицы в их честь за царским столом, все встали горой за московского императора. Царь распорядился готовить для всех на царской кухне польские блюда. Но теперь уже каждое «лыко» попадало «в строку» зревшего в Москве недовольства. «В субботу 10 мая, на третий день свадьбы, – писал Конрад Буссов, – царь приказал приготовить в кухне все по-польски и среди других кушаний – вареную и жареную телятину. Когда русские повара увидели это и рассказали всем, в царе стали сильно сомневаться, и русские стали говорить, что он, верно, поляк, а не московит, ибо телятина считается у них нечистой, и ее не едят. Они это молча стерпели, выжидая удобного случая» [136].