Марина Мнишек

Когда потом были собраны сведения о боях утром 17 (27) мая в Москве, оказалось, что было убито не менее пятисот человек с польской стороны и вдвое больше с «московской». Несколько часов продолжалось стихийное побоище, ставшее на несколько ближайших лет саднящей раной в отношениях с Речью Посполитой. Спаслись только те, кого, как Марину Мнишек и воеводу Юрия Мнишка или князя Константина Вишневецкого и Станислава Мнишка, взяли под охрану сторонники будущего царя Василия Шуйского, а также те, кто, оставаясь на своих дворах, оказал сопротивление или с боями пробился на Посольский двор. Погибли же многие шляхтичи и шляхтенки, а также пахолики (слуги), кучера, находившиеся при лошадях, купцы и челядь. По свидетельству Исаака Массы, умертвили «почти всех музыкантов». Немало полегло людей из царской охраны, за которыми, похоже, толпа охотилась особо. Поляки, служившие царю Дмитрию Ивановичу, находились все вместе и сдались, обнадеженные тем, что их не тронут. Но затем нападавшие с особой жестокостью расправились с бывшим гонцом Склиньским, ездившим с письмами к Марине Мнишек, и перебили остальных царских слуг. Был убит находившийся с первых дней похода в Московское государство при царе Дмитрии Ивановиче ротмистр Станислав Борша, оставивший уже упоминавшиеся «Записки». Погиб еще один свидетель появления «царевича» Дмитрия в Речи Посполитой – ксендз Франтишек Помасский, превратившийся к этому времени из провинциального самборского священника-бернардинца в «секретаря короля его милости», но не успевший исполнить свою «великую миссию» соединения двух церквей. Особенно тяжелыми были бои вокруг царицына двора на Никитской улице, что тоже вряд ли было случайным, ибо толпа искала повод, чтобы расправиться с Мариной Мнишек.

Испуганные, страдавшие от ран, обобранные поляки и литовцы, пережившие московский бунт, ждали дальнейшего решения своей участи. Теперь все гости царя Дмитрия Ивановича становились заложниками. Судьба их зависела от того, выживет или нет семья сандомирского воеводы Юрия Мнишка. Между тем заговорщики еще заранее, насколько можно понять, отдали все на волю Божьего промысла. И если он уберег царицу Марину Мнишек, значит, так тому и быть. Понемногу столица начинала приходить в себя, и вот уже посол Афанасий Власьев, тоже уцелевший и не отправленный еще в опалу, прислал «навестить и утешить пана воеводу». Кроме Михаила Татищева судьбой воеводы Юрия Мнишка интересовался один из главных членов Боярской думы князь Василий Васильевич Голицын. Но самое удивительное состояло в том, что московские бояре, отнявшие власть у самозваного царя, разрешили сандомирскому воеводе навестить дочь в Кремле, чтобы убедиться в том, что она жива. Такая поездка должна была потребовать мужества и от самого воеводы, который всего с тремя слугами («сам-четверт») поехал со своего двора в кремлевские палаты. Толпа, не успевшая разойтись, наверное, не поверила своим глазам. Минутного замешательства хватило для того, чтобы Юрий Мнишек успел пройти во дворец, а перед «ринувшимися за ним скопом» людьми «бояре приказали запереть двери». И когда обнадеженный встречей с живой и невредимой Мариной воевода ехал к себе обратно на двор, мятежники «смотрели на него, как на какое-то великое чудо». Но к концу дня 17 мая народ, показав свою силу, уже успокаивался. Подводя итог пережитой катастрофе, автор «Дневника Марины Мнишек» записал: «Ибо и всегда там больше мир может, нежели сенат, а особенно когда случаются избрание царя или бунты» [152].