Марина Цветаева: беззаконная комета

Но растревожены оба. И наутро Марина не устоит перед искушением написать вдогонку письмо. В нем – наивная надежда, что далее ничто развиваться не будет. «Мой дорогой друг, друг нежданный, нежеланный и негаданный, милый чужой человек, ставший мне навеки родным, вчера, под луной, идя домой, я думала (тропинка летела под ногами, луна летела за плечом) – “Слава Богу, слава мудрым богам, что я этого прелестного, опасного, чужого мальчика – не люблю! Если бы я его любила – я бы не оторвалась…”» И далее: в трудный час «окликните – отзовусь»…

В письме к Бахраху из Моравской Тшебовы сказано: стечение обстоятельств, «события жизни, которых не предугадаешь»…

Видимо, всё решающее случилось в те дни сентября в Праге, когда Цветаева осталась без мужа и дочери.

Девятого сентября, уже из Тшебовы, она пишет Родзевичу письмо – сдержанно-дружеское, чуть ли не сухое, но посреди почти делового текста вдруг врывается: «Я никогда не смогу сказать Вам, как Вы за эти несколько дней стали мне дороги».

Из Праги она уезжала с твердым намерением не писать стихов в Моравской Тшебове – и не удержалась. Когда в сердце буря, ей не обойтись без пера. И в Тшебове созданы стихотворения цикла «Овраг» (10–11 сентября), «Ахилл на валу» (13-го) и «Последний моряк» (15-го, прямо накануне возвращения в Прагу).

Никогда не узнаешь, что́ жгу, что́ трачу
– Сердец перебой –
На груди твоей нежной, пустой, горячей,
Гордец дорогой.

Никогда не узнаешь, каких не – наших

Бурь – следы сцеловал!
Не гора, не овраг, не стена, не насыпь:
Души перевал…
…………………………………………………
В этом бешеном беге дерев бессонных
Кто-то на́смерть разбит.
Что победа твоя – пораженье сонмов,
Знаешь, юный Давид?

«Овраг» она отсылает из Моравской Тшебовы Родзевичу – с просьбой: «Прочтите эти стихи всем существом, как никогда стихов не читали… Ведь это точнейшее отражение часа, которого Вы участник – ежели не творец!»

В Прагу Марина возвращается 17 сентября, Родзевич встречает ее на Масариковском вокзале. И теперь они уже не расстанутся – семь дней подряд, до возвращения Сергея из Тшебовы.

«Живая», вполне «очная» любовь врывается в жизнь Цветаевой. Непохожая на все то, что она знала прежде.

Радостный, уверенный, земной Константин Родзевич изумил и покорил ее. «Встретившись с Вами, я встретилась с никогда не бывшим в моей жизни: любовью-силой, любовью-высью, любовью-радостью, – написала ему Марина в одном из писем этой осени. – Ваше дело довершить, или, устрашившись тяжести – бросить. Но и тогда я скажу, что это в моей жизни было, что чудо – есть, и благословлю Вас на все Ваши грядущие дни».

Он полюбил в ней живую, земную женщину. И при этом отказывался видеть ее такой, какой она сама себя привыкла видеть: «голой душой», истинно существующей лишь в парении, лишь оттолкнувшись от плоти земли. Жизнелюбивый и энергичный, он назвал слабостью то, что она считала своей силой; восхитившись, он не подчинился ей. Не защищало ли его непонимание стихов, так сильно ее огорчавшее?.. Он просто оставался собой. «Я сказала Вам: есть – Душа. Вы сказали мне: есть – Жизнь». С благодарностью и надеждой она услышала: «Вы все можете!» И на короткое время этой любви Психея забыла свою извечную вражду с Евой. Ее всегдашняя заветная мечта была о послушании, растворении в любви, мечта о любимом, которому можно было бы безоглядно ввериться – цельному и мужественному. Те, кто встречался прежде, так охотно отступали перед ее силой, так сразу уступали ее воле!.. Волевая и мужественная «царь-девица» и мягкий, женственный царевич – она будто приговорила сама себя в той поэме к такому несчастному союзу!

Стоят: С. Я. Эфрон, Н. А. Еленев. Сидят: М. И. Цветаева, Е. И. Еленева, К. Б. Родзевич, Лелик Туржанский. Чехия, 1923 г.

Но с Родзевичем она впервые ощущает высоту цельной земной любви, ее горние высоты. Он уверенно противостоял ее пониманию собственных пределов и ее «сонмам».

Эти семь дней до возвращения Сергея были невероятным, неправдоподобным счастьем. Но Марине всегда мало живых встреч. В ее душе разбужены миры, которых ей никогда не удастся исчерпать и облечь в слова, а облечь всегда хочется, потому что, облекая, она проживает реальность с утроенной силой – и потому в те же дни она еще и пишет письма. Сразу после свидания – и перед следующим. Не однажды она просит Родзевича – уничтожить письма, не хранить их. Он ее не послушался – сохранил все.