Марина Цветаева: беззаконная комета

«Мы собрались на квартире одного из основоположников движения, к которому тогда еще примыкал муж Марины, Сергей Эфрон. Крошечные комнаты были набиты гостями, в воздухе вились клубы дыма. Царило необычайное оживление; должно быть, присутствие нового среди нас человека, Марины, воспринималось нами как нечто загадочное, неизвестное и очень значительное. Не похожа на свой портрет в “Вёрстах” Марина для меня потому, что на фотографии она слишком “хорошенькая”, круглолицая, нарядно одетая и причесанная. Та, которую я в тот вечер увидела, не была ни нарядной, ни хорошенькой: худа, бледна, почти измождена; овал лица был узок, строг, стриженые волосы – еще светлые, но уже подернуты сединой, глаза потуплены. Вся она была не хорошенькая, а иконописная. Однако, несмотря на некоторую суровость, она быстро втянулась в атмосферу нашей вечеринки и приняла участие в беседе. Мне хочется тут подчеркнуть, что Марина вовсе не была столь “дикой”, “одинокой”, “нелюдимой”, как ее нынче изображают и как она сама себя любила изображать. По крайней мере, внешне она людей не чуждалась, даже охотно с ними знакомилась, интересовалась ими. В ней была большая чуткость к человеку, она искренно хотела с ним общаться, но не умела, быть может, или не решалась.

На вечеринке, помнится, Марина направила на меня взгляд своих зеленоватых, мутных, близоруких и удивительно прозорливых глаз. И заговорила со мной о Пастернаке. В то время я как раз перевела на французский язык стихотворение Пастернака “Душная ночь”. Перевод мой был напечатан в литературном журнале “Коммерс”, выходившем под редакцией Поля Валери. Каким-то образом Пастернак имел возможность познакомиться с моей работой и, по сообщению Марины Цветаевой, остался доволен. Цветаева сама очень любила это стихотворение, одно из самых “несказанных”, как пишет она. Итак, под знаком Пастернака мы познакомились.

Кроме того, мы оказались соседями. Я жила в “банльё” в Мёдоне, на улице Марешаль Жоффр. Марина с семьей наняла в Мёдоне же квартиру…»

На новое место Эфроны переехали весной 1927 года – когда были еще живы многие надежды и иллюзии. От Бельвю до Мёдона – рукой подать: парижские «банльё» – пригороды – плавно перетекают одно в другое.

Они сняли квартиру на втором этаже большого нового дома, нетипичного для Мёдона, – и уже через год поняли, что это жилье им не по карману. Зато тут нашлась небольшая, но отдельная комнатка-кабинет для Марины. И были еще две комнаты, и ванная, и центральное отопление – неслыханный комфорт! С некоторыми, правда, неудобствами, вроде того, что уголь для топки полагалось покупать самим жильцам…

Мёдон

Мёдон Цветаева полюбила. Улица, на которой они жили, носила тогда имя Жанны д'Арк, – теперь это авеню Дю Буа.

Цветаева любила бродить по Мёдону, рассматривая старые дома с красными черепичными крышами, двух– и трехэтажные, сложенные из крупного розоватого камня. Стены домов увиты плющом, а балкончики украшены резной чугунной решеткой. Цветы вдоль окон, покой, тишина – и какой-то необъяснимый запах ушедших времен. В разные времена в Мёдоне жили замечательные люди – Ронсар, Руссо, Бальзак, Вагнер, Роден, Айседора Дункан и еще многие, – и улочки сохранили почти все эти имена.

Одним своим концом улица Жанны д'Арк вливалась прямо в огромный мёдонский лес, где некогда охотились французские короли. Окраина леса была замусорена жестянками из-под консервов и засаленными бумажками – их Марина Ивановна неутомимо собирала и ожесточенно сжигала в кострах, несмотря на строжайший запрет властей разводить здесь огонь. С маленьким Муром далеко не уйдешь, но когда удавалось пойти на прогулку одной или с кем-нибудь из друзей – она готова была бродить по лесу часами.

Мёдон. Дом на авеню Жанны д’Арк

Но если идти от дома, где они жили, в другую сторону, дорога круто поднимается в гору. По улице Пьер можно пройти мимо дома Мадлен Бежар, где жил в свое время Мольер; еще выше расположилась дача философа Жака Маритена, которого Цветаева изредка видела в Париже на «франко-русских встречах». С верхней террасы Мёдона в ясную погоду открывается прекрасный вид на Париж: город лежит как на ладони – от базилики Сакре-Кёр до Эйфелевой башни.

Сюда, в Мёдон, осенью 1927 года приезжала к сестре в гости Анастасия Цветаева, здесь навестил Марину Ивановну во время парижских гастролей Вахтанговского театра Павел Антокольский.

К мёдонскому времени относится и глубокая сердечная дружба Цветаевой с поэтом Николаем Гронским; теплые отношения завязались тут с художницей Гончаровой и с той же Извольской – переводчицей, писательницей и публицисткой.

Мёдонское пятилетие оказалось насыщенным творчески; впрочем, у великой труженицы Цветаевой иного периода и не было, вплоть до самого конца тридцатых годов. В Мёдоне написаны: трагедия «Федра», поэмы «Красный бычок» и «Перекоп», «Поэма Воздуха», проза «Наталья Гончарова», французский вариант поэмы «Молодец».