Марина Цветаева. Неправильная любовь

В те дни, где бы ни читала Цветаева, она видела, вернее, ощущала на себе взгляд особых глаз — обведенных лиловыми тенями, жарких, демонически прекрасных. Врубелевский «Демон поверженный», вобравший в себя всю боль, всю обиду низвержения, падения с высоты ночного неба. Поверженный, но не смирившийся с поражением. Старший, тридцатилетний, брат Сергея Петр Эфрон, актер, приехал в Москву из-за границы. Умирать. Туберкулез забирал лучших.

Увидав Петра два года назад, Марина обмерла — та же Эфроновская порода, тот же Сергей, но взрослее и трагичней. Ей казалось, что она «могла бы безумно любить его»! Нет, это не была страсть — было «облако нежности и тоски», возникшее в ситуации, для цветаевского творчества наиболее благоприятной: «бездны на краю». Марина не раз повторяла, что в жизни и в любви для нее разлука значительнее встречи. Здесь же с первого мгновения все заслоняло черное крыло разлуки. Такое сходство с ее Сережей, такая молодая уходящая, тающая на глазах жизнь — могла ли Цветаева остаться равнодушной, не рвануться навстречу? И что значит рядом с этим какая-то, где-то далеко начавшаяся война? И порыв: сделать для Пети все, что только можно! Спасти!

— Ничего уже нельзя изменить. Только ждать. — Улыбнулся он уголком чуть синеватых губ. — Месяца два. Потом за мной придут.

И вот он жил у них — ожидал, «когда придут», Марина ухаживала за больным, старалась шутить, быть искрометной, легкой. А ночами, потемневшая лицом, заплаканная, закрывшись в своем «чердачном» кабинете, писала стихи.

Ее юношеские заигрывания с темой смерти казались теперь пошлыми. Настоящим холодом веяло из бездны, в которую она пыталась заглянуть. И вопросы, как стая воронов, кружили над повзрослевшей головой.

Ей, счастливой и легкой, приоткрывается бездонность человеческой души, она пытается вглядеться в нее и понять самое главное: зачем? для чего живем? Почему и куда уходим?

Со времен прощания с Надей и своего поражения в схватке со смертью Марина не переставала бунтовать, не умела смириться с несправедливостью. Упреки и вопросы направляла в высшую инстанцию — к Нему. Они втроем сидели у камина с бутылкой красного крымского вина, как говорили, полезного легочникам. Сергей и Петр в кресле, Марина с папиросой — на ковре у самого огня. Отблески играющего пламени золотили ее волосы.

— Скажите, скажите мне кто-нибудь, зачем Петя должен умереть? Чье это распоряжение? — Глаза Марины сверкали гневом, столь часто прорывавшимся в принципиальных спорах.

— Так устроено, Нам не дано знать, — Петр подбросил чурочки в камин, и огонь жадно набросился на них. Он не любил разговоры о вере. Эту тему нельзя обсуждать. Только держать в себе. — Мы всегда заново поверяем себя на крепость веры. И ответы бывают разными. У меня получается всегда по-разному.

Марина загасила папиросу, взяла бокал:

— И это — эта некрепость веры — самое ужасное! Меня упрекают в отсутствии веры в Бога. Мое безверие от черноты. Той, что ждет нас. Сергей не знает, как противостоять, чем укрепить мою веру, кроме своей любви ко мне. Сам-то он, хотя и крещеный, но, как и вы, Петр, вырос в семье агностиков. Но в добрую волю Творца верит! То есть… Очень хочет верить!

— В вопросах веры много непонятного, пугающего. Смущающего нас — смертных. Тому, кто знает высший замысел… смысл ясен. — Последнее время Петру много приходилось за границей говорить со смертниками в туберкулезных лечебницах. Все приговоренные либо истово внушали себе веру в бессмертие души, либо мужественно признавались в неспособности прийти к вере.

— Не могу смириться с планом Высшего замысла. Уж очень много в нем бесчеловечного. Выходит, Петр умирает в соответствии с планами Всевышнего? И наши родители, и все юные, светлые, безгрешные — уходят из жизни тоже по плану? — Марина разворошила кочергой угли, и пламя вспыхнуло еще яростней.

— Уходит тело. Душа бессмертна. — Петр смотрел в огонь, полуопустив веки. Губы почти не шевелились. Марина подумала, что и Петр сам, и голос его сейчас — другие. Что сидит здесь, смотрит в огонь и говорит за него некто более сведущий. А в черной тени за его креслом вытянулся ровно и, недвижно поджарый со стальным отсветом на гладком теле Маринин давний друг — Мышастый. В его белых глазах отражались два алых пламени.

— Душа бессмертна! — твердо выговорил Сергей, как бы заклиная всех. — Иначе быть не может. Иначе все это… не имеет смысла. Любовь к ближнему — и есть Господня любовь. Здесь все очень сложно.

— Сложно? Надо просто верить, как простая деревенская баба! — Петр поднялся: — Прошу прощенья, меня в сон клонит. Это от вина. — И улыбнулся светло и легко, словно они обсуждали сейчас не его уход, а просмотренный водевиль.

Марина присела на подлокотник кресла Сергея и прижалась к нему.